колышущимися коричневыми и зелеными волнами с хрупкой белой пеной на
гребнях. Равнина парила от света; узор лугов и перелесков в предгорьях
походил на маскировку, двигался, оставаясь на месте, как высокое здание на
фоне быстро проплывающего облака. Поросшие лесом гребни стали выпуклыми
отделениями гигантского деятельного дерева-мозга, а покрытые снегом и льдом
вершины вокруг вибрирующими источниками света, которые можно было еще и
слышать, и обонять. Она поняла опьяняющее чувство концентрации, будто сама
стала центром этого ландшафта.
полых тел.
химическое вещество, и каждая молекула, и атом, и электрон, и протон, каждое
ядро, каждая элементарная частица, каждый волновой фронт из энергии были
родом отсюда... не только с этой орбитали (новый приступ головокружения, она
потрогала снег рукой в перчатке), но из Культуры, Галактики, этой
Вселенной...
Но делаем ли мы это? Загляни внутрь; спроси себя... Что мы тут делаем?
и с добрыми намерениями делаем то, от чего якобы целиком и полностью
отреклись.
против войны, исчезли. Они не долго принадлежали Культуре, они не
участвовали в этой работе. Они стали нейтральными, образовали свои
собственные группировки и приняли новые имена (или претендовали быть
настоящей Культурой, еще одним нюансом путаницы и нечетких границ этой
Культуры). Но на этот раз дело было не в именах. В чем оно было, так это в
несогласии и неловкости, вызванных этим разделением.
замаскированное презрение к "примитивным", презрение тех, кто покинул
Культуру, когда была объявлена война, к тем, кто решился воевать против
идиран, презрение, которое ощущают наши же собственные люди к Особым
Обстоятельствам... презрение, которое, как мы предполагаем, должны ощущать к
нам мозги... И где-то в других местах тоже царит презрение, презрение идиран
к нам, ко всему человечеству, и человеческое презрение к Оборотням.
Объединенное отвращение, галактика пренебрежения. Мы с нашими
усердными-усердными мелкими жизнями, которым мы не можем найти лучшего
применения, кроме как годами соревноваться в презрении.
уникальные и неизменные. Сорок пять тысяч лет истории на одной-единственной
планете, с одной-единственной всеобъемлющей религией/философией, целые эпохи
непотревоженной спокойной учебы, спокойные века удовлетворенности на этом
обожаемом месте, без всякого интереса к внешнему миру. Потом, тысячелетия
назад, в одной из предыдущих войн, вторжение. Они вдруг почувствовали себя
шахматными фигурами в жалких империалистических стремлениях других. От
интравертированного мира через век мучений и подавления - на самом деле
накопления сил - к экстравертированной воинственности, целенаправленному
усердию.
разбиты силами, большими, чем могли выставить сами, почти истреблены.
Неудивительно, что они пришли к заключению, будто единственный путь защитить
себя - нападать первыми, распространяться, становиться сильнее и сильнее,
раздвигать свои границы как можно дальше вокруг любимой планеты Идир.
превращения из смиренных в насильственных, и именно в марше от птенца к,
воину... О дикий и благородный вид, по праву гордящийся собой,
отказывающийся менять свой генетический код и даже не такой уж не правый в
утверждении, что уже достиг совершенства. Какое чувство у них должно быть к
роящимся двуногим человеческим племенам!
- повлиять на эволюцию, - постоянно повторяются: корм жизни зачастую дает
жизни дерзкие ответы.
никаких слов, бессмысленный шум.
ужасный пример этого типа. Культура должна казаться им дьявольской
амальгамой всего, что идиране когда-либо считали отвратительным.
в хищных, близоруких империях и ужасных, расточительных диаспорах. Наши
предки были паразитами Галактики, неудержимо плодящимися и плодящимися,
убивающими, их общества и цивилизации постоянно распадались и образовывались
снова... Должно быть, с нами что-то не в порядке, какая-то мутация в
системе, что-то, что слишком быстро для нас, слишком нервозно и ураганно. Мы
такие жалкие, плотские существа, такие короткоживущие, такие беспокойные и
бестолковые. А в глазах идиранина это почти слабоумие.
вмешиваемся в код жизни, изменяем буквы в слове, которое есть путь, плоть;
мы изменяем волшебную формулу бытия. Мы вмешиваемся в наше собственное
наследство и в развитие других народов (ха! общие интересы)... И еще хуже,
самое плохое - что мы предаем себя им, мозгам, разумным машинам, самой
последней анафеме. Прообраз и эссенция жизни лишены святости. Воплощение
идолопоклонства.
больным мутантам, какими мы являемся, низким и непристойным слугам
машин-дьяволов, которым мы молимся. Даже в своей собственной идентичности мы
не уверены: что такое Культура? Где она начинается и где кончается? Кто она
и кем не является? Идиране точно знают, кто они: чистокровные, единая
раса... или ничто. А мы знаем? Контакт - это Контакт, ядро, но что потом?
Уровень генной техники различен, невзирая на идеал, невозможно успешно кому
угодно спариваться с кем угодно. Мозги? Никакие они не образцовые, и они
индивидуальны и не полностью предсказуемы - много знающие, самостоятельные.
Жизнь на одной из созданных Культурой орбиталей или в скале, другой сорт
пустого мира маленькому страннику? Нет; слишком многие заявляют претензии на
независимость. Культура не имеет жестких границ. Она просто бледнеет на
краях, где одновременно и изнашивается, и кончается. Итак, кто мы?
***
поднимались приливом, затопляя и поглощая ее. Она ощущала себя ничтожеством,
каким и была: пылинкой, борющейся несовершенной частичкой жизни, затерянной
в пустыне света и пространства.
обжигающим кожу холодом. Она чувствовала ритм солнца и осознавала хрупкость
и плавкость кристаллов, осознавала воду, как та бурлила и текла, и
становилась темными пузырями подо льдом и каплями на сосульках. Она видела
вьющиеся струи, прыгающие ручьи и обрушивающиеся через пороги реки, она
замечала извивающиеся и вытягивающиеся петли, когда река становилась
медленнее и спокойнее, и впадала... в озеро, море, откуда снова поднималась
паром.
своей жизни по-настоящему испугалась. Она боялась здесь и сейчас больше, чем
тогда, когда упала и сломала ногу, во время короткого падения и удара и
боли, и долгих холодных часов потом, когда беспомощной лежала в снегу и
скалах, дрожа и стараясь не заплакать. Это было чем-то, к чему она сама
давно готовилась, она знала, что произошло, она представляла последствия,
которые могли быть, и свои возможности реагировать на это. Это был риск, на
который идешь сознательно, что-то, что тебе понятно. А здесь, вот это - нет,
так как сейчас было нечего понимать и, возможно, некому понимать... включая
ее.
поделать.
низкого уровня, всегда старающаяся собраться и слиться.
ветром. Чтобы начать сначала, в виде льда или как-нибудь иначе.
замечала, что ее ладони пропахали в плотном шуршащем снегу узкие борозды, и
знала, что есть путь наружу. Она могла спуститься... но ни с чем, она ничего
не нашла, ничего не сделала, ничего не поняла. И она решила, что лучше
остаться, выдержать это.)
та текла вниз по ущельям и долинам, или собиралась внизу в деревьях, или
прямым путем возвращалась в озера и моря. Она видела ее падающей на луга и
болота, и падала вместе с ней, с террасы на террасу, через мелкие скальные
уступы, пенясь и кружась (влага на ее лбу начала замерзать, пронизывая
холодом, она почувствовала опасность и снова подумала, не выйти ли из
транса, спросила себя, сколько она уже тут сидит, охраняют ее или нет).
Опять закружилась голова, и она еще глубже зарыла ладони в снег. Перчатки
сжали замерзшие снежинки, и когда она это сделала, она вспомнила себя.
болота, у маленького водопада и пруда, где нашла линзу из вспененного льда.
Она держала ее в руках, и та не звучала, когда по ней постукивали пальцем, и
у нее был вкус обыкновенной воды и только, когда она касалась ее языком... и
дыхание облачком веяло над ней, еще одной вихревой картиной в воздухе. И это
была она.
Русанов Владислав
Пехов Алексей
Андреев Николай
Херберт Фрэнк
Никитин Юрий
Акунин Борис