Чтение 73–й страницы книги ~Последний полустанок~

предпочту самолет, а в городе, особенно летом, обхожусь прохладным метро
или веселым троллейбусом... Я очень люблю, когда рядом со мной много людей.

Разговор продолжался в том же духе. Мейсон больше расспрашивал, чем
рассказывал, да это и попятно слишком много он слышал разной чепухи у себя
на родине: и о замкнутости советских людей, и о ненависти их к
эксплуататорам, и о всяких тайных кознях, которые якобы готовят коммунисты
против капиталистического мира.

Самым удивительным Мейсон считал, что его оставили наедине с
Багрецовым. Нет ли здесь какой-нибудь провокации?

Об этом он осторожно намекнул Вадиму, рассказывал о совершенстве
"подлой техники", о микрофонах, которые спрятаны в стене, о карманных
магнитофонах и таких же передатчиках, миниатюрных телекамерах, применяемых
Федеральным бюро расследований. Такую камеру нашла у себя в квартире
известная американская актриса. Тайный глаз наблюдал за ней много месяцев.

Багрецов сначала вышучивал подозрения Мейсона, а потом оскорбился
всерьез.

- В таком случае вы и меня ставите в неловкое положение. Значит, и мне
не доверяют? Плохо вы нас знаете, мистер Мейсон.

Вадим увлекся, он говорил один на один с представителем чужого мира,
желая переубедить его, будто от этого разговора что-то могло зависеть,
будто здесь, в этой лаборатории, решались судьбы человечества. Искренность
топа, горячая вера в справедливость, в будущее - все это подкупало
Мейсона. Ему по душе была и смелость Багрецова, которую он показал не
только в спасении "Униона", но и здесь, в откровенной беседе, в спорах с
американцем.

Обняв Вадима за плечи, Мейсон подвел его к маленькому магнитофону,
стоящему в углу, и Вадим, к ужасу своему, услышал знакомый шелест ленты.

- Вы дьявольски хороший парень. Отшень честный парень, - сказал Мейсон,
глядя на вращающиеся кассеты магнитофона. - Вы не сделал это. Я думать,
тут ошибка. Просто... слючай...

Он повел Вадима к окну. Под ним на полу тянулась блестящая змейка
микрофонного кабеля, который затем исчезал в складках портьеры.

Откинув штору, Мейсон показал на микрофон, стоявший на подоконнике.

- Просто слючай? Но почему такой глюпый?

Вадим лишь сжимал кулаки и не мог вымолвить ни слова.

Он не помнил, что было дальше, о чем говорил Мейсон, кажется, он сразу
ушел отдыхать с дороги, а Вадим, даже не выключая магнитофона, запер дверь
лаборатории, отдал ключ дежурному и побежал к Набатникову. Опять судьба
(кстати говоря, существо вполне реальное, с именем, отчеством и фамилией)

сыграла с Вадимом мерзкую штуку. Дело идет не только о его чести, когда
за нее вступилась Зина. Нет, здесь ставятся под сомнение добрые намерения
всего коллектива. Какая грязная провокация!

Афанасий Гаврилович проводил совещание. Не будет он слушать Вадима, не
до него. Придется ждать, а пока надо посоветоваться с Тимофеем.

Услышав о Димкиной неприятности, Бабкин развел забинтованными руками:

- Хорошенькое дело! А может, ты сам позабыл выключить магнитофон?

- Да я с ним и не работал. Помню, что микрофон стоял на месте, но кто
его спрятал за портьеру, ума не приложу.

- А вдруг это твой Мейсон сделал?

- Не думаю. Он честный человек. Даже если допустить, что он решился на
это, то зачем бы он стал предупреждать меня? Да и вообще, если бы он
приехал с такими целями, то захватил бы карманный магнитофон.

- Откуда мы знаем, какие у него цели? Я только одно могу сказать, что
умный человек, каким ты считаешь Мейсона, на такую грубую работу не пойдет.

Наконец-то Вадим дождался Набатникова.

- Прошу вас скорее в лабораторию, Афанасий Гаврилович. Несчастье
случилось.

Выслушав по дороге Вадима, Набатников уточнил кое-какие факты и
успокоил его:

- Думаю, что это не провокация и не случайность, а просто чья-то
дурость, к тому же довольно поганая. Правильно в народе говорят, что
дураков не сеют, не жнут, сами родятся! По моим наблюдениям, делятся они
на две категория:

дураки злые и дураки безобидные. Судя по всему, сейчас расписался
первокатегорник.

Вадим взял ключ у дежурного и вместе в Афанасием Гавриловичем вошел в
лабораторию.

- Вот здесь мы сидели, - показал Вадим на тесно сдвинутые стулья и,
отдернув портьеру, добавил упавшим голосом: - А здесь - микрофон.

Пройдя вдоль кабеля и приоткрыв крышку магнитофона, Афанасий Гаврилович
почесал в затылке:

- Что же нам теперь делать, Вадим? Может, и никакой записи нет. Но без
разрешения Мейсона мы этого не узнаем. А вдруг он не захочет, чтобы я
услышал хоть кусочек вашей беседы? Как бы подойти к этому поделикатнее?

Он вызвал по видеотелефону дежурного и узнал, что Мейсон пока еще не
уходил в свою комнату и сейчас находится у Дерябина в центральном пункте
управления. Там тоже был установлен видеотелефон, и Набатников мог
поговорить с Мейсоном.

Разговор шел по-английски. Из него Вадим понял, что Афанасий Гаврилович
прежде всего извинился за происшедшее недоразумение, и для того чтобы
убедиться в существовании записи и наказать виновных, необходимо включить
магнитофон хотя бы на минуту. Нет ли у мистера Мейсона к этому возражений?

Если же они возникнут, то мистер Мейсон может один прослушать запись и
в дальнейшем поступить с ней по собственному усмотрению.

На это Мейсон ответил, что весь разговор с "лучшим другом его фирмы"

мистером Багрецовым, самым замечательным парнем, которого он когда-либо
встречал и благодаря которому многое понял, можно хоть сейчас передавать
по радио на весь мир.

- Это было бы чертовски хорошее "паблисити" для моей фирмы, -
рассмеялся Мейсон, но в шутку пожелал вырезать кусок пленки, где записано
не очень лестное мнение о монтаже анализатора. - Тут есть одно русское
слово, которое мистер Багрецов не хотел перевести. Пожелайте ему спокойной
ночи. Гуд бай!

Вадим включил магнитофон, зашелестела лента, а из репродуктора
послышался голос, который напомнил Вадиму о своем горьком разочаровании:

"Даю пробу, даю пробу. Раз, два, три... На меня ты посмотри... Как
слышите, Вадим Сергеевич?"

- Великолепно! - раздраженно подтвердил Набатников. - Но мне Борис
Захарович сказал, что эта ученица не оставила у него светлых воспоминаний.
Не знаю, как у тебя, Вадим?

Далее был записан голос Бабкина, еще какие-то опыты - и все. Никаких
разговоров с Мейсоном.

- Ты что? Кассеты перепутал? - спросил Афанасий Гаврилович.

- Да я с тех пор и не прикасался к магнитофону.

И вдруг Вадима осенило.

Та кассета была под номером вторым. На всякий случай он заглянул в
ящик, где лежали запасные кассеты, но второго номера не нашел. Он пошарил
возле магнитофона, посмотрел на всех столах, в шкафу, всюду, где только
можно искать... Кассета с пленкой исчезла.

* * * * * * * * * *

Несмотря на прохладные ночи, Багрецов спал на открытой террасе,
заплетенной диким виноградом. Сквозь узорчатые листья пробирался лунный
свет, играл на белом, свежевымытом полу, отчего он казался разрисованным,
как ковер.

Положив руки на колени, Вадим долго сидел не раздеваясь. В воздухе
стояла звенящая тишина. Мысленно блуждая в событиях сегодняшнего дня,
Вадим вновь и вновь возвращался к странной истории с пропавшей кассетой.
Набатников сказал, что этим делом займется сам, и отправил Вадима спать.
За себя Вадим не беспокоился - Афанасий Гаврилович разберется, кто прав,
кто виноват. Но все же было неприятно: накануне такого события, как полет
"Униона", вдруг возникают какие-то дурацкие или просто грязненькие дела.

А у Вадима много забот. Как хочется людей сделать счастливыми! Ведь он
искал Нюру, чтобы успокоить ее, сказать, что она ни в чем не виновата. Он
искал Серафима Михайловича - поговорить бы с ним, пусть верит чистым и
открытым Нюриным глазам...

Может быть, Нюра не спит? Вместе с Риммой она живет в соседней даче.
Римма, наверное, еще не приходила домой, совсем недавно он видел ее с Толь
Толичем - какой-то серьезный разговор. На Вадима даже не взглянула. Да это
и понятно, сама сказала, что терпеть не может слюнтяев.

Стараясь легче опираться на больную ногу, он подошел к открытому окну
рядом с террасой и прислушался. Сюда перевели Тимку, он все еще находится
под наблюдением врачей, но уже достаточно здоров, чтобы сменить больничную
палату на комнату для приезжающих.

Взявшись за подоконник, Вадим подтянулся и заглянул внутрь комнаты.
Тимка сладко похрапывал. Нет у него никаких забот.

Вадим обогнул угол дачи и остановился в нерешительности. В комнате Нюры
темно, окно открыто. Он походил по скрипучей, усыпанной гравием дорожке,
нетерпеливо ожидая, что, может быть, Нюра услышит его шаги. Наконец не
выдержал, поднял мелкий камешек и бросил в окно.

Нюра не спала. Кутаясь в белый шерстяной платок, подошла к окну.

- А где Римма? Ведь она даже вещи не собрала. Машина отвезет нас рано
утром.

Вадим зажмурился и широко раскрыл глаза.

- Но вы-то при чем?