так же неподвижно, потом подошел к ней.
кусочки.
напряжения голосом, но еще тише, чем раньше.
храбро:
называют... Старшая сестра в общежитии говорит, что ты... что мы все
пре... она говорит, мы предатели, - произнося это слово, девочка
дернулась, как подстреленная, и Шевек подхватил ее и обнял. Она изо всех
сил цеплялась за него, захлебываясь рыданиями. Она была такая большая,
такая высокая, что Шевек уже не мог взять ее на руки. Он стоял, обняв ее,
и гладил ее по голове. Поверх ее темной головки он взглянул на Бедапа
глазами, полными слез, и сказал:
мужчину и ребенка, в той единственной близости, которую он не мог
разделить, в самой трудной и самой глубокой, в близости боли. То, что он
ушел, не принесло ему ни чувства облегчения, ни чувства освобождения;
скорее, он чувствовал себя бесполезным, уменьшившимся. "Мне тридцать
девять лет, - думал он, идя к своему бараку, к комнате на пять человек,
где он жил в полной независимости. - Через несколько декад сорок стукнет.
А что я сделал? Что я сделал? Ничего. Вмешивался. Лез в чужие жизни,
потому что своей нет. Я всегда жалел на это времени... А время-то у меня
вдруг возьмет да и истечет, и окажется, что у меня так никогда и не
было... этого". Он оглянулся назад; на длинной, тихой улице, в продутой
ветром тьме, под фонарями на перекрестках стояли озерца мягкого света, но
он отошел слишком далеко и не мог разглядеть отца и дочь; или они уже
ушли. А что он подразумевал под "этим", он, при всем своем умении
пользоваться словами, не мог объяснить; но чувствовал, что отчетливо это
понимает, что в этом понимании - вся его надежда, и что, если он хочет
спастись, он должен изменить свою жизнь.
на верхнюю ступеньку крыльца общежития и пошел предупредить ночную
дежурную, что сегодня Садик будет ночевать с родителями. Дежурная говорила
с ним холодно. Взрослые, работавшие в детских общежитиях, были склонны
неодобрительно относиться к ночевкам детей в бараках у родителей, считая,
что они подрывают дисциплину; Шевек сказал себе, что, наверно, ошибается,
видя в неудовольствии дежурной нечто большее, чем такое неодобрение. Залы
учебного центра были ярко освещены, в них стоял шум, звенели детские
голоса, слышалась музыка. Здесь были все старые звуки, запахи, тени,
отголоски детства, которые помнились Шевеку, а с ними и страхи. Страхи
обычно забываются.
молчала, все еще борясь со слезами. Когда они подошли к своему входу в
главный барак Пекеша, она вдруг сказала:
красных пятнах, сразу напугало Таквер, и она ахнула: "Что с тобой?" - и
Пилун, которой помешали сосать, очнулась от блаженного забытья и взвыла, и
тогда Садик опять расплакалась, и некоторое время казалось, что все
плачут, и утешают друг друга, и не хотят утешиться. Вдруг все как-то само
собой улеглось и успокоилось; Пилун оказалась на коленях у матери, Садик -
у отца.
взволнованным голосом сказала:
почувствовал, как она старается собраться, чтобы ответить. Он погладил ее
по голове, чтобы она молчала, и ответил за нее:
осуждают?
блузу, с мясом оторвала пуговицу. Она стояла и смотрела на эту пуговицу,
лежавшую у нее на ладони, потом перевела взгляд на Шевека и Садик.
вечерам Терзол их не останавливает. - Садик говорила, как во сне, и
совершенно спокойно, как будто это ее больше не касалось.
предостерегающий взгляд.
вообще... Тип, ты же знаешь, она была подругой, она приходила и
разговаривала, хотя бы, когда погасят свет. А теперь не приходит. Терзол в
общаге теперь старшая сестра, и она такая... она говорит: "Шевек...
Шевек..."
собирает свое все мужество; это было невыносимо, и он перебил ее:
знаешь, Таквер, что она говорит!
коснулась щеки дочери. Спокойным голосом она сказала:
лицом к ним.
соседнюю комнату вернулись из столовой жильцы; внизу, на площади, кто-то
крикнул: "Спокойной ночи!" - и ему ответили из открытого окна. Большой, в
двести комнат, барак тихо жил, шевелился вокруг них; как их существование
входило в его существование, так и его - в их, как часть целого. Вскоре
Садик соскользнула с колен отца и села на помост рядом с ним, вплотную к
нему. Ее темные волосы растрепались и спутались, пряди падали ей на лицо.
тоненьким. - Но только все время становится хуже и хуже. Они друг друга
накручивают.
и хотел притянуть к себе, но она не далась, сидела прямо.
растерянности спросила Таквер.
наконец, перестала сопротивляться, устало и тяжело уронила голову на его
руку. Наконец, он без особой уверенности сказал:
хочет что-то делать, действовать. Но делать было, в общем, нечего.
Садик в постель рядом со спящей сестренкой. Когда Садик говорила им
"Спокойной ночи", она опять чуть не расплакалась, но не прошло и получаса,
как они по ее дыханию поняли, что она уснула.
грифельной доской, которой он пользовался для вычислений.
вернулась и села на край помоста.
не жалуется, она - стоик. Мне и в голову не пришло, что происходит такое.
Я думала, что это - только наша проблема, у меня и в мыслях не было, что
они будут вымещать на детях. - Таквер говорила тихо, с горечью. - Будет ли
в другой школе по-другому?
вероятно, - нет.
силу индивидуальной любви, мы не сможем избавить ее от того, чем это
сопровождается, от угрозы страдания. Страдания, причиненного нами и
посредством нас.
хорошая и добрая, она - как чистая вода... - Таквер замолчала: ей
перехватили горло внезапно подступившие слезы; она вытерла глаза,
справилась с дрожью губ.
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс