богами, когда разрушают... Это парадокс, чудовищно, но это так. Немцы,
убивая, поклоняются фюреру, русские тоже убивают во имя Сталина. Никто не
считает, что делает зло. Наоборот, убийство друг друга возведено в акт
добра. Где искать истину, господин генерал? Кто несет божественную истину?
Вы, русский генерал, тоже командуете солдатами, чтобы они убивали!.. В любой
войне нет правых, есть лишь кровавый инстинкт садизма. Не так ли?
останавливаясь перед немцем. - Тогда ответьте мне: в чем смысл вашей жизни,
если уж вы заговорили о добре и зле?
нации и против той части программы, которая говорит о насилии. Но я живу в
своем обществе и, к сожалению, отношусь, как и многие мои соотечественники,
к мазохистскому типу, то есть я подчиняюсь. Я не всадник, я конь, господин
генерал. Я зауздан...
палочку. - Парадоксальное соотношение коня и всадника. Нацист, пришедший с
насилием в Россию, против насилия, но выполняет приказания, грабит и жжет
чужую землю. Действительно - парадокс, господин майор! Ну, так как вы мне
задали вопрос, господин майор, я вам отвечу. Мне ненавистно утверждение
личности жестокостью, но я за насилие над злом и в этом вижу смысл добра.
Когда в мой дом врываются с оружием, чтобы убивать... сжигать, наслаждаться
видом пожара и разрушения, как вы сказали, я должен убивать, ибо слова здесь
- пустой звук. Лирические отступления, господин майор!..
ответ немцу, - дверь в блиндаж с шумом распахнулась, из хода сообщения
влился холод.
поспешно вошел Божичко; и по тому, как, вытянувшись, он вторично произнес
сбитым голосом "товарищ командующий", по тому, как его энергичное,
улыбающееся лицо было сейчас омыто бледностью, по тому, как он, пусто
зыркнув в сторону немца, тотчас же вышел из блиндажа, Бессонов нырнувшим
сердцем ощутил: случилось нечто необычное.
встревожено посмотревшему на него, и захромал к выходу. - Без лукавых
философий, - добавил он на пороге.
земли, и здесь, с глазу на глаз с адъютантом, охваченный предчувствием
случившейся беды, Бессонов поторопил его:
раненый... сообщил, что члена Военного совета...
Бессонов, в горячей испарине, с жарко всполыхнувшейся пронзительной болью в
ноге, в первый раз за это время поднял на него голос, перестав владеть
собой:
Титков в блиндаже связи, - сказал Божичко. - Лично вам хочет доложить.
говорит Божичко? Как случилось?" - отталкивал Бессонов разумом это
внезапное, непредвиденное, точно обвал, сообщение о несчастье, сомневаясь
еще, что это действительно случилось и что вот через несколько секунд,
неопровержимым доказательством гибели Веснина, он увидит майора Титкова,
начальника охраны, заранее разгневанный на него и за то, что произошло, и за
то, что сам Титков мог быть таким доказательством.
смутно плыли в тихом и теплом воздухе блиндажа; все замолкли при появлении
Бессонова, потом неясная, короткая, обрубленная тень человеческой фигуры
колыхнулась сбоку, и, овеянный запахом свершившейся беды, слабым бестелесным
звуком "товарищ генерал...", Бессонов сел к столу и, вынув носовой платок,
обтер подбородок, шею, чтобы пропустить минуту, не разжаться сразу, не
обрушить душивший его гнев на этот исходивший от тени безжизненно-плоский,
серого, гибельного цвета голос, который должен был сообщить ему о смерти
Веснина. И, обтирая испарину, спросил после долгого, выдержанного им
молчания:
охраной шла впереди...
оправдательно, как на суде, звучащего в блиндаже голоса, ставшего теперь
каким-то буро-мглистым; захотелось вдруг увидеть Титкова всего - его лицо,
глаза, - проникнуть мимо слов в истину случившегося, представить те
последние минуты, которым был он свидетелем и очевидцем.
голова обмотана бинтом до переносицы, низкорослая, подобная железной глыбе,
широкогрудая фигура его облачена в лохмотья полушубка, полы надорваны,
истерзаны; разворочен, видимо разрывной пулей, левый рукав, оттуда наружу
безобразно торчал клочками мех; под серой шапкой нечистого бинта -
отчаявшиеся кровяные глаза; и опять тот же исполненный отчаяния голос:
отходить к домам. До них было метров двести. Открытое место... Приказал
принять бой...
Военного совета на спине лежит подле машины, руку с пистолетом к груди
прижал, а кровь из горла хлещет...
хотел уяснить для себя, но оно ускользало, не определялось с полной
ясностью, не постигалось сознанием: ему докладывали, что Веснин погиб, а он
не видел его смерти и не представлял его мертвым, потому что ничего не было
непостижимее этой неожиданности, ничего не было, казалось, невыясненное
сложившихся отношений между ними - двумя людьми в армии, равно отвечавшими
за все, - тех недолгих взаимоотношений, которые по вине его, Бессонова, в
силу его подозрительной нерасположенности ко второй власти рядом с собой
выглядели не такими, как хотел Веснин и какими они должны были быть.
Возможно, нежелание спорить, мягкость Веснина, легкие, вроде бы между
прочим, советы его, нежелание подчеркнуто выказывать свое место рядом с ним,
командующим армией, были той ступенькой, которую Веснин, по своему опыту,
стремясь не задеть самолюбия, незаметно подкладывал под ноги Бессонову для
утверждения его в новой армии, среди людей, незнакомых в деле. Так ли это
было? Если и не так, то все, что могло быть между ними, сдерживал он, а не
Веснин...
надтреснутый голос майора Титкова:
несли. Полковника Осина в станице уже в плечо ранило. Разрывной кость
раздробило. Как дошли до наших танков, какую-то машину из боепитания поймали
и доехали потом до медсанбата триста пятой дивизии. Ордена и документы
товарища члена Военного совета... вот они... у меня они. Полковника Осина в
медсанбат положили, вам, сказал, документы в целости и сохранности передать.
Что мне делать теперь, товарищ генерал?.. Куда мне теперь?..
перед случившимся, не нужно было, вероятно, показывать ордена и документы
Веснина. Этот положенный на стол кровавый комок в слипшемся носовом платке
был неумолимой и неотвратимой реальностью, как удар по глазам, утверждающий
со всей жестокостью истины гибель Веснина. И Бессонов непроизвольно, одной
рукой загородившись от яркого света ламп, от взглядов, обращенных на него,
зачем-то дотянулся другой рукой до влажного корешка личного удостоверения
Веснина, долго не в силах был раскрыть его - странички разбухли от крови,
склеились, потемнели.
была вложенная между страничками маленькая любительская фотография, тоже вся
в бурых подтеках, однако разглядеть ее было можно. Веснин был снят, видимо,
с дочерью. Он в белой рубашке, белых летних брюках, совсем по-довоенному
молодой, улыбающийся кому-то заразительной мальчишеской улыбкой, так что нос
весело наморщился, сидел за веслами шлюпки в солнечном заливе, на берегу
которого виднелось среди кипарисов белое здание санатория; а на корме лодки
- худенькая, загорелая до темноты девочка лет семи, белые, выгоревшие волосы
спадают на щеки из-под панамки, детски слабенькие ключицы торчат из-под
выреза сарафанчика, перегнулась через борт, по заказу окунула тоненькую руку
в воду, а в тени панамки настороженные глаза скошены в ту же сторону, куда
смотрит и улыбается далекий, незнакомый в своей молодости Веснин, и уголки
губ девочки чуть капризно круглятся - не хочет улыбаться, отказывается
улыбаться кому-то чужому, но тот, кто снимает, командует ей настойчиво:
"Улыбнись же!"
сохранял именно эту фотокарточку? Значит, девочка - его дочь? Есть ли в
документах фотокарточка его жены? А что это добавит, объяснит? Нет, не могу
смотреть, не могу узнавать подробности его жизни после его смерти! Почему мы
всегда хотим узнать о человеке после его смерти больше, чем знали при
жизни?"
аппарата, телефонист, сняв трубку, смотрел на Бессонова несмело
приглашающими глазами, говоря шепотом:
Сертаков Виталий
Березин Федор
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Посняков Андрей
Беляев Александр