безуспешно, с отчаянием в глазах, осматривая пустынный горизонт.
каждое прикосновение к нему лбом или щекой ощущалось как ожог. Время от
времени, изнемогая от духоты и жары, почти теряя сознание, он опускался в
прохладные глубины, освежался там, приходил несколько в себя и затем,
запустив винт на все десять десятых хода, высоко, с разбегу, поднимался над
поверхностью океана, чтобы в один миг осмотреть его вокруг себя и вновь
продолжать свое бесконечное блуждание среди захлестывавших его волн. Много
сотен километров во всех направлениях проделано было им за двенадцать часов,
протекших с момента взрыва на подлодке -- с того момента, когда она исчезла
в водной пучине и сам он остался одиноким среди безбрежных пространств
океана. Мучительные часы проходили в лихорадочном движении то на север, то
на юг, то на восток. Горелова томили уже голод и жажда, но при мысли о
горячем какао его охватывало непреодолимое отвращение, а жалкий остаток воды
в другом термосе внушал беспокойство. Надолго ли хватит его? Он слишком
легкомысленно пользовался своим запасом. Духота в скафандре изнурительна...
Голова -- словно в горячем тумане, мысли путаются... Надо чаще опускаться в
глубины, но можно пропустить... Нет, это было бы ужасно!.. Надо искать...
непрерывно искать... быть на виду... на поверхности...
солнцем. Но, как ни ужасен был дневной зной, Горелов с содроганием и с
замирающим от страха сердцем следил за движением солнца к западу. Пока оно
разливало вокруг свой ослепительный свет, оставалась надежда; ночь несла с
собою гибель.
самое главное -- не хватит кислорода. Даже жидкого. Тогда -- быстрая,
неотвратимая смерть. Разве лишь, если утихнет ветер, успокоится океан... Но
и в этом случае он останется без электрической энергии, будет осужден на
неподвижность. Он не сможет искать...
скупой глоток воды, погрузился на несколько десятков метров в глубину и,
едва почувствовав ее свежесть и прохладу, вновь устремился на поверхность.
Приподнявшись над ней на одно лишь мгновение, он осмотрел жадными глазами
по-прежнему пустынный горизонт и круто повернул с запада на север, наперерез
волне. Теперь она непрерывно накрывала его шлем, плыть приходилось, почти
ничего не видя вокруг себя, и это заставляло его часто погружаться, высоко
выскакивать из воды и осматриваться. Правда, шлем охлаждался, было легче
переносить зной, но мучительно тревожило отсутствие видимости, слепота...
всего лишь четыре часа. Четыре коротких часа и затем -- тьма! Под тропиками
сумерек не бывает, день почти сразу переходит в ночь. Что будет с ним?
Переживет ли он эту ночь? Неужели смерть? Тогда зачем все это было? Зачем
нужна была эта цепь предательств, измен? Анна! Анна!.. В памяти всплыло, как
живое, красивое надменное лицо. Зачем он сразу не увез ее тогда к себе на
родину? Проклятый старик! Проклятый Маэда! Опутал золотом, расписками...
Анна жаждала развлечений, нарядов, богатой, широкой жизни... Бездельной
жизни!." Нет, она не поехала бы с ним на его родину... Там нужно трудиться.
Анна! Анна! Он любил ее. Он не мог бы расстаться с ней... Знает ли она, где
он теперь?.. Он умирает за нее... Зачем, зачем это нужно? ..
волны, и в их трепещущей, переливающейся пелене он видел возникающие из тьмы
глубин, встающие, как призраки, фигуры и лица людей, жизнерадостных,
смеющихся, увлеченно работающих, всего лишь несколько часов назад живших
вместе с ним в уютных отсеках "Пионера". Вот великолепный капитан Воронцов,
задумчиво перебирающий пальцами бородку, вот умница Марат с вечно торчащим
хохолком на темени, вот добродушный великан Скворешня, доверчивый Лорд и
простодушный, в вечной ажитации Шелавин... милейший Шелавин, спаситель его,
Горелова. Как он отплатил ему за это спасение! И Павлик смеется. Павлик,
вечно путавшийся под ногами. Вот скуластый, с бачками возле ушей лейтенант
Кравцов. Дурак! Правил службы не знает! Болтун! Щеголь пустоголовый!
Выпустил из подлодки... Попался, как мальчик, на удочку... Ведь был же,
наверно, приказ капитана, чтобы без его разрешения не выпускать Горелова из
подлодки. Горелов давно уже каким-то чутьем чувствовал, что ему не доверяют,
что какие-то неясные подозрения возникают и все более сгущаются вокруг него.
Если бы этот простофиля не выпустил его, может, все было бы теперь
по-иному... Хотя нет... Часы уже были поставлены, кнопка у входа в камеру
испорчена. Машина гибели была пущена в ход, ничто уже не могло остановить
ее. И вот -- солнце уходит, и с ним уходит в тьму его, Горелова жизнь...
голове проносились неясные образы, смутные тени, обрывки мыслей, слова
жалоб, упреков, сожалений... Он сделал два скупых глотка драгоценной воды,
но свежести и ясности сознания они не принесли. Горелову становилось дурно.
Нажав одну из кнопок на щитке управления и выгнав кислород из воздушного
заспинного мешка, Горелов опустился в глубину. Ему стало легче, воздух
вливался освежающей струей в легкие, сознание прояснялось Но надо было
спешить кверху, нельзя было упускать ни одной из оставшихся светлых минут
умирающего дня. Горелов нажал другую кнопку, чтобы вновь наполнить мешок
кислородом. Испуг охватил его: обычного быстрого и легкого подъема Горелов
не почувствовал. Он медленно и тяжело всплывал, как будто перегруженный
каким-то новым, добавочным грузом. Тогда он, ничего еще не понимая, запустил
винт, выскочил до груди из воды, осмотрелся и продолжал путь на север.
Испортилось что-нибудь в механизме наполнения мешка? Горелов закинул руку
назад, за спину, и попробовал ощупать мешок. Пальцы не почувствовали за
спиной обычной высокой упругой выпуклости. Мешок был дряблый, податливый,
почти плоский, как будто пустой. И одновременно вернулось прежнее удушье, не
хватало воздуха... Нет, воздух был, но словно лишенный живительного
кислорода... Кислород?.. Крутицкий! Мерзавец! Негодяй! Неужели он зарядил
скафандр патронами со сжатым, а не с жидким кислородом?! О предатель!..
Предатель?.. Кто сказал это слово?.. Конец!.. Даже до заката солнца не
хватят... Нет! Нет! Пусть ветер!.. Пусть хлещут волны!.. Надо попробовать,
хотя бы грозила опасность захлебнуться, утонуть...
лицом и готовыми выскочить из орбит глазами, Горелов заметался, забился в
воде, стараясь на полном ходу перевернуться на спину, грудью кверху.
Остановить винт он боялся: он не был уверен, что без его работы сможет
удержаться на поверхности. В помутившемся сознании мерцала, как спасительная
звезда, лишь одна мысль о последнем средстве...
плохо повинующимися пальцами вынул из гнезда в щитке управления медную иглу
на длинном тонком проводе и медленно занес ее на грудь, к среднему шву на
скафандре. Слабеющий, судорожно шарящей рукой он искал этот шов -- и не мог
найти. Перед глазами сгущался черный туман, грудь работала, как кузнечные
мехи. Багровая синева медленно разливалась по лицу. Рука с зажатой иглой
замерла на скафандре...
жужжание. Жужжание приближалось, росло, превратилось в мощное гудение,
заполнило ревом шлем и уши Горелова и вдруг разом, словно оборванное,
умолкло.
мы выражаем ему большую благодарность за столь удачный исход
рекогносцировки. Из всех наших гидропланов, ежедневно осматривавших огромные
пространства над океаном, на долю именно его машины выпал успех.
благожелательной улыбкой на широком коричнево-желтом лице с резко
выдающимися, острыми скулами продолжал говорить человек, сидевший на стуле.
В его косо поставленных глазах за большими роговыми очками мимолетно
блеснуло довольство собой и своими подчиненными. -- Нужно было извлечь вас
из ваших неприступных, словно заколдованных рыцарских доспехов и вернуть вам
жизнь. Да-да! Именно вернуть жизнь, так как все говорило за то, что вы ее
давно потеряли. Первое сделал наш электротехник майор Ясугуро Айдзава,
которому, правда, вы дали намек, как это сделать. В сжатом кулаке вы держали
медную иглу как раз возле грудного шва на скафандре. А второе сделал наш маг
и чародей доктор Судзуки, какими-то чудодейственными вливаниями после
двухчасовой работы ожививший ваше сердце. Я очень рад нашей новой встрече,
мистер Крок, и тому, что могу предложить вам гостеприимство на моем корабле.
Встреча со старым другом всегда овеяна ароматом цветущей вишни, говорят в
моей стране. Ваше первое сообщение я еще вчера послал по радио в главный
штаб. А теперь отдыхайте, набирайтесь сил. Завтра, если позволите, я вас
опять навещу, и мы поговорим о подробностях вашего удивительного подвига.
Позвольте пожелать вам, мистер Крок, спокойствия и здоровья, которое так
драгоценно для нас.
ладонью.
Ленинграде и своего ареста капитан много потерял в решительности и смелости
обхождения. Морской атташе державы, считавшей себя владычицей Востока и
азиатских морей, так "легкомысленно" давший себя захватить с поличным
советской власти, был освобожден ею лишь по причинам дипломатического
характера и, вконец скомпрометированный арестом, немедленно отозван на
родину. Командование крейсером, которому была поручена связь с Гореловым и
наблюдение за советской подлодкой, несмотря на важность этой миссии, было
явным понижением для капитана Маэда.
Нортон Андрэ
Лондон Джек
Шилова Юлия
Марко Джон
Каменистый Артем
Белогорский Евгений