вернулся в Перонну, его уже ждал там накрытый стол, блиставший великолепием,
вполне достойный его могущественного и богатого вассала, который владел
почти всеми Нидерландами, богатейшей в то время страной в Европе. Во главе
длинного стола, ломившегося под тяжестью золотых и серебряных блюд с самыми
изысканными яствами, сидел герцог, а по правую его руку, на возвышении, -
его царственный гость. За креслом хозяина стояли по одну его сторону сын
герцога Гельдернского, исполнявший обязанности главного кравчего, по другую
- его шут ле Глорье, с которым он почти никогда не расставался, ибо, как и
большинство людей с грубым и пылким характером, он доводил до крайности
общее в то время пристрастие к придворным дуракам и шутам. Он находил
истинное наслаждение в слабоумии и нелепых выходках этих людей, тогда как
его менее добродушный соперник, далеко превосходивший его умом, предпочитал
наблюдения над несовершенствами человеческой природы в самых лучших из ее
представителей, находя повод для веселья в "трусости храбрых и безумии
мудрых". Впрочем, если только верен рассказ Брантома <Брантом - французский
писатель XVI века, оставивший записки о жизни королей, полководцев,
придворных.>, будто придворный шут, подслушав однажды, как Людовик во время
одного из своих припадков страстной набожности каялся в отравлении своего
брата Генриха <У Скотта ошибка: брата Людовика XI герцога Гиеннского звали
Карлом, под этим именем он и упомянут ниже.>, графа Гиеннского, разболтал
это на другой день за столом в присутствии всего двора, то всякий поймет,
что после этого случая у короля отшибло вкус к выходкам профессиональных
шутов на весь остаток его жизни.
герцога Карла, беспрестанно к нему обращаясь и поощряя его выходки; он делал
это тем охотнее, что под кажущейся глупостью ле Глорье, выражавшейся подчас
в весьма грубой форме, он подметил необыкновенно тонкую наблюдательность,
значительно превосходившую ту, какой отличались люди его ремесла.
похож на обыкновенного шута. Это был человек высокого роста, красивый, очень
ловкий во многих физических упражнениях, что уже само по себе не вязалось с
умственным убожеством, ибо известный навык в каком бы то ни было деле
требует терпения и внимания. Ле Глорье обыкновенно сопровождал герцога на
охоту и на войну; в битве при Монлери, когда Карл, раненный в горло,
подвергался страшной опасности и чуть не стал пленником одного французского
рыцаря, уже схватившего за узду его коня, Тиль Ветцвейлер с такой яростью
набросился на врага, что сбил его с лошади и освободил своего господина.
Быть может, он испугался, что этот подвиг сочтут слишком серьезным для
человека его ремесла и это создаст ему врагов среди бургундских рыцарей и
дворян, бросивших своего государя на попечение придворного дурака, но
только, вместо того чтобы ждать благодарности за свою услугу, он предпочел
обратить ее в шутку и принялся так нахально хвастаться своими подвигами в
этой битве, что большинство придворных решило, будто спасение Карла было
такой же выдумкой, как и остальные россказни шута По этому-то случаю ему и
было дано прозвище ле Глорье (то есть хвастун), так навсегда и оставшееся за
ним.
отличительных признаков его звания, да и те, что были, скорее носили
символический характер. Он не брил головы; напротив, из-под его шапочки
выбивались длинные, густые кудри, соединяясь с такой же вьющейся, красивой,
выхоленной бородой, и, если бы не странный, дикий блеск в глазах, его
правильное лицо можно было бы назвать красивым. Полоска алого бархата на
верхушке его шапки только слегка напоминала петушиный гребешок -
неотъемлемую принадлежность шутовского головного убора. Погремушка черного
дерева, увенчанная, как полагалось, шутовской головой с серебряными ослиными
ушами, отличалась такой тонкой работой и была так мала, что рассмотреть ее
можно было только вблизи; издали же она напоминала официальный жезл любого
из высоких должностных лиц при дворе. И этим ограничивались указания на
профессию ле Глорье. Во всех других отношениях его богатый наряд ничем не
отличался от нарядов придворной знати. На шапке у него красовалась золотая
медаль, на груди - цепь из того же металла, а покрой его платья был ничуть
не нелепее покроя костюма любого из тех молодых франтов, которые часто
доводят до крайности последнее слово моды.
обращались на пиру, по-видимому от души потешаясь забавными ответами ле
Глорье.
Карл, - ответил ле Глорье.
д'Эмберкура и де Комина, а они так далеко запустили своих соколов, что,
видно, и думать забыли про ужин. Ну, а тот, кто предпочитает журавля в небе
вместо синицы в руках, - известно, сродни дураку, и, значит, я по всем
правам должен наследовать его место, как часть его движимой собственности.
умники - сюда все приходят с повинной... А вот и они!
поклонившись обоим государям, молча заняли свои места.
новоприбывшим. - Должно быть, ваша сегодняшняя охота была или очень уж
хороша, или совсем плоха, что вы так запоздали... Но что с вами, Филипп де
Комин? Вы какой-то странный, точно в воду опущенный . Может, д'Эмберкур вас
обыграл на пари? Но вы ведь философ и должны уметь переносить удары
судьбы... Клянусь святым Георгием! И д'Эмберкур нос повесил! В чем же дело,
господа? Вы не нашли никакой дичи? Или упустили своих соколов? Или ведьма
перебежала вам дорогу? Или, может быть, вы повстречались в лесу с Диким
Охотником? <Дикий Охотник - по народным поверьям, лесной дух, который
охотится в глухих дебрях и пугает и прогоняет из леса охотников.> Клянусь
честью, у вас такой вид, точно вы явились не на пир, а на похороны!
другой были, видимо, чем-то озабочены; оба, всегда веселые и остроумные,
теперь смущенно молчали. Смех и шутки, громко раздававшиеся за столом после
того, как чаша с превосходным вином несколько раз обошла круговую,
постепенно смолкли, и пирующие, не отдавая себе отчета почему, заговорили
шепотом, словно ожидая услышать страшную весть.
без того громкий голос. - Чем являться на пир с таким унылым видом и сидеть
в таком мрачном молчании, лучше было оставаться на болоте и гоняться за
цаплями или, вернее, за совами.
графа де Кревкера.
все благополучно?
д'Эмберкур, - мы же слышали его новости только мельком.
д'Эмберкур.
нетерпением герцог. - Да вы, кажется, все сговорились свести меня с ума!
аудиенции, - сказал де Комин.
проговорил Карл. - Стоит им только разнюхать что-нибудь, что они считают
особенно важным для нас, как тотчас принимают такой гордый вид, точно осел
под новым вьючным седлом... Сейчас же позвать сюда Кревкера! Он возвращается
с льежской границы, и по крайней мере у нас (герцог сделал ударение на
последнем слове).., у нас нет там секретов, которых мы не могли бы
рассказать перед всеми.
его врожденное упорство, и хотя многим из присутствующих хотелось намекнуть
ему, что теперь не время выслушивать доклады и держать советы, но, хорошо
зная его бешеный нрав, никто не решился вмешаться, и все сидели молча, с
тревогой ожидая, что сообщит им граф де Кревкер.
свое нетерпение; гости сидели, уставившись в тарелки, стараясь скрыть свое
любопытство и тревогу; и только Людовик сохранил все свое самообладание и
продолжал болтать, обращаясь то к шуту, то к кравчему.
отогнала веселье от нашего стола; надеюсь, что ваше присутствие вернет его
нам.
печальным голосом, - привезенные мной вести таковы, что могут быть выслушаны
скорее в совете, чем за пиршественным столом.
герцог. - Впрочем, я догадываюсь: льежцы опять взбунтовались?
Так эти головорезы опять взялись за оружие. Ну что ж, твоя весть пришла как
нельзя более вовремя, потому что теперь мы, во всяком случае, можем спросить
совета у нашего государя (тут Карл поклонился Людовику и бросил на него
взгляд, говоривший о самой жгучей, хотя и подавленной ненависти), как нам
наказать этих негодных мятежников. Есть у тебя еще какие-нибудь новости?
Говори, а потом дай нам ответ, почему ты не пошел на помощь епископу.
вам выслушать их. Ни я да и ни один рыцарь на свете не может уже больше
помочь почтенному прелату. Гийом де ла Марк соединился с возмутившимися
льежцами, замок Шонвальд взят приступом, а епископ убит в своем собственном
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Трубников Александр
Каменистый Артем
Акунин Борис
Браун Дэн