Чтение 73–й страницы книги ~Жанна д`Арк~

удостоверившая истинность призвания Жанны.

Все это остается тайной и по сей день - я имею в виду происхождение
данной короны - и тайна эта непостижима. Мы никогда не узнаем, настоящая ли
корона спускалась на голову короля или только ее символ, чудесный образ,
созданный воображением.

- Скажи, ты видела корону на голове короля, когда ему было откровение?

- Не могу вам сказать этого, я дала клятву.

- Не эта ли самая корона была предложена королю в Реймсе?

- Я полагаю, король возложил себе на голову ту корону, которая была в
соборе; другая, более драгоценная, была ему доставлена позже.

- А ты ее видела?

- Я поклялась молчать об этом. Но, видела я ее или нет, я слышала, что
она была драгоценна и великолепна.

Они терзали ее расспросами об этой таинственной короне до изнеможения,
но так ничего и не выпытали. Заседание закончилось. Тяжелый это был день для
всех нас.

Глава X

Суд отдыхал день, потом снова приступил к работе в субботу, 3 марта.

Это было одно из самых бурных заседаний. Трибунал вышел из терпения, и
не без причины. Эти пять дюжин выдающихся церковников, известных тактиков и
столпов закона, покинули свои высокие посты, где требовалась их неусыпная
бдительность, чтобы прибыть сюда из разных провинций и совершить простейшее
и легчайшее дело: осудить и послать на казнь сельскую девушку девятнадцати
лет, которая не умела ни читать, ни писать, не разбиралась в уловках и
хитростях судопроизводства, не могла выставить от себя ни одного Свидетеля,
которой не разрешили иметь ни защитника, ни советника и вынудили вести дело
самой против хищного волка-судьи и стаи подтасованных заседателей. Не
пройдет и двух часов, как она будет сбита с толку, безнадежно запутана,
разбита и осуждена. Никто в этом не сомневался. Но они просчитались. Два
часа растянулись на много дней; то, что обещало быть лишь мелкой стычкой,
превратилось в длительную осаду; простое и легкое - в действительности
оказалось поразительно трудным; жертва, которую собирались сдунуть, как
перышко, стояла нерушимо, как скала; и в итоге получалось - если кто-либо и
имел право смеяться, то только лишь эта деревенская девушка, а не судьи.

Однако она не смеялась: - это было ей несвойственно; зато смеялись
другие. Весь город хохотал в рукав; суд знал об этом, и его достоинство было
жестоко уязвлено. Церковники не могли скрыть своей досады.

Итак, как я уже сказал, заседание было бурным. Все видели, что эти люди
задались целью вырвать сегодня у Жанны такие признания, которые должны были
ускорить судебный процесс и привести его к желаемой развязке. Это
свидетельствует, что, после всех своих многочисленных проб и экспериментов,
они по-прежнему не знали ее. Начался жаркий бой. Вопросы задавались не одним
лицом, а при активном участии всей коллегии. Жанну обстреливали отовсюду.
Судьи засыпали ее вопросами, и она вынуждена была охлаждать их пыл и просить
их вести огонь поочередно, а не всем взводом сразу. Начало было обычным:

- Мы еще раз требуем, чтобы ты принесла присягу - говорить только
правду и отвечать на все вопросы.

- Я намерена отвечать на вопросы, предусмотренные обвинительным актом.
Если же пожелаю сказать больше, скажу лишь то, что сама найду нужным.

- Сражение на прежних позициях возобновилось с небывалым ожесточением,
дрались за каждый вершок, прибегали к угрозам и запугиваниям, но Жанна не
сдавалась, и наступающие решили действовать в обход. Полчаса ушло на
расспросы о видениях: во что они были одеты, какие у них волосы, каков их
внешний облик и тому подобное, и все это в надежде выудить хоть что-нибудь
такое из ее ответов, что могло бы ей повредить; результат был равен нулю.

Не забыли, конечно, и ее мужской одежды. Пережевав десятка два давно
известных вопросов, выдвинули два-три новых.

- Просили ли тебя когда-нибудь король или королева снять мужскую
одежду?

- Это к делу не относится.

- Думаешь ли ты, что совершила бы грех, если бы снова облеклась в
одежды, приличествующие твоему полу?

- Я служу господу богу и повинуюсь его велениям. Немного погодя они
стали расспрашивать о знамени Жанны в надежде приписать ей колдовство и
магию.

- Носили ли твои солдаты подобие твоего знамени на своих флажках?

- Да. Копьеносцы моей личной охраны. Это делалось для того, чтобы
отличить их от других войск. Причем не по моему желанию, а по их
собственному.

- Эти флажки обновлялись?

- Да. Сломав копье, флажок обновляли. Цель этих вопросов сразу же
выяснилась.

- А не говорила ли ты солдатам, что флажки с изображением твоего
знамени приносят удачу?

Воинский дух Жанны был оскорблен этим наглым вопросом. Она гордо
выпрямилась и, сверкнув глазами, дала достойный отпор: -Я им всегда
говорила: "Бейте врагов, бейте англичан!" и сама показывала им пример.

Всякий раз, когда она бросала подобные изобличающие слова в лицо этим
французским лакеям в английских ливреях, они приходили в бешенство. Десять,
двадцать, тридцать человек вскакивали, как ужаленные, орали, топали ногами,
но Жанна ничуть не смущалась. Так было и на этот раз.

Наконец, все успокоились, и допрос продолжался.

Теперь они пытались обратить против Жанны те многие почести, которые ей
оказывались, когда она поднимала Францию из грязи и позора столетнего
рабства.

- Ты не заставляла изображать себя на картинах и портретах?

- Нет. В Аррасе я видела картину, изображающую меня в доспехах,
коленопреклоненной перед королем и вручающей ему пергамент, но сама я не
заказывала ничего подобного.

- Служили ли в твою честь мессы и молебны?

- Если это делалось, то вовсе не по моему приказанию. Но если кто и
молился за меня - я думаю, в этом нет ничего дурного.

- Верили французы, что ты послана богом?

- Не знаю, верили они этому или нет, но все же я его посланница.

- Если они верили, что ты послана богом, мыслишь ли ты, что это хорошо?

- Если они верили, их вера не была обманута.

- Как ты мыслишь, что побуждало людей целовать тебе руки, ноги и
одежду?

- Им радостно было меня видеть, и они проявляли свою радость; я не
смогла бы воспрепятствовать им при всем моем желании. Бедные люди приходили
ко мне с любовью, - ведь я не причиняла им зла; напротив, я делала для них
все, что было в моих силах.

Обратите внимание, как просто, с какой предельной скромностью
рассказывала она об этом трогательном зрелище - ее шествии по дорогам
Франции среди ликующей толпы: "Им радостно было меня видеть!" Радостно? Еще
бы! Да они были вне себя от радости, увидев ее! Когда они не могли целовать
ее руки или ноги, они падали на колени в грязь и целовали следы копыт ее
коня. Они боготворили ее, а это и пытались доказать церковники. Бессовестные
судьи не придавали значения тому, что она не ответственна за поступки
других. Ее обожали - и этого достаточно: значит, она повинна в смертном
грехе. Странная логика, не правда ли!?.

- Ты была крестной матерью младенцам, которых крестили в Реймсе?

- В Труа я крестила детей, и в Сен-Дени тоже; мальчикам я давала имя
Карл, в честь короля, а девочкам - Жанна.

- Касались ли женщины своими кольцами твоих перстней?

- Да, многие; но я не знаю, зачем они это делали.

- Вносилось ли твое знамя в Реймский собор? Стояла ли ты у алтаря со
знаменем в руке во время коронования?

- Да.

- Во время походов по стране ты когда-нибудь исповедовалась и
причащалась в церквах?

- Да.

- В мужской одежде?

- Да. Только я не помню, были ли на мне доспехи.

Это была почти уступка; возможно, она забыла о разрешении, данном ей
церковью в Пуатье. Коварный суд сразу же перешел к другим вопросам, отвлекая
внимание Жанны от допущенной ею маленькой оплошности, ибо в силу своей
природной сообразительности она легко могла догадаться и защитить себя.
Бурное заседание притупило ее бдительность.

- Есть сведения, что ты оживила мертвого ребенка в церкви в Ланьи. Ты
этого достигла своими молитвами?

- Право, не знаю. Много девушек молилось за ребенка, я присоединилась к
ним, и мы молились вместе.

- Продолжай!

- Пока мы молились, ребенок ожил и заплакал. Он был мертв уже три дня и
был черен, как мой камзол. Его немедленно окрестили, но он опять ушел из
жизни и был похоронен в освященной земле.

- С какой целью ты пыталась бежать, прыгая ночью с башни в Боревуаре?

- Мне хотелось помочь осажденному Компьену.

Ей вменяли в вину попытку совершить тягчайшее преступление -
самоубийство, чтобы избежать плена и не попасть в руки англичан.

- Не утверждала ли ты, что скорее готова умереть, чем быть отданной в
руки англичан?

Жанна отвечала откровенно, не замечая ловушки:

- Да, я сказала: пусть лучше душа моя вернется к богу, чем ей томиться
в неволе у англичан.