Чтение 73–й страницы книги ~По следам дикого зубра~

с горы на гору. Боялся заглянуть на сутки вперед.

- Он тащился, а я за им двигался, - пояснил егерь. - Думаю, что за
фигура такая, чего здеся ищет?

- Вот и оказался на кордоне, понял, что такое доброта, не исчезли она.
На коленях просить буду: возьмите в охрану, в лесники, просто в работники,
но чтобы здесь, подальше от злого, страшного мира...

Он и впрямь мог упасть в ноги - так издерганы были его нервы.

- У вас есть специальность? Кроме военной?

- Взят на фронт из Петроградского университета. Историк.

"Не много", - подумал я и переглянулся с Шапошниковым. Тот улыбался.
Задоров и мне понравился. Понять его состояние было не трудно. Все мы
временами испытывали нечто подобное. Смятение, неустроенность в потрясенном
мире, полная беспомощность...

- А что, давай оставим Артамоныча, - предложил Кожевников. - Пущай
живет тута, на Кише. И мне есть с кем слово промолвить. И охрана все же,
винтовку знает, только еще не понял, что и винтовка могет на доброе дело
сработать.

- Ни жалованья, ни одежды, - сказал я.

- Ничего не прошу! Огород здесь есть, руки у меня есть, с голода не
умру. Лишь бы дело какое. И тишина.

- Хорошо, Задоров. Лечитесь тишиной, постарайтесь выбросить все плохое
из памяти. Но мы сами не уверены в своей судьбе, как и в судьбе зубров.
Очень может быть, что придется защищать зверя и себя с оружием в руках.

- Готов!!!

И столько в слове этом, в тоне, каким он произнес его, было молодой
отваги, что все улыбнулись.

Назавтра Телеусов с племянником поехали домой за продуктами, решили
пригнать сюда корову, телку и заняться привычным делом: посеять брюкву,
свеклу, картошку для себя и для подкормки зубров зимой, накосить травы на
сено, наблюдать за стадами. А мы занялись другой работой: стали поправлять
изгороди на двух загонах, мостики через реки и тропы, здание кордона.

Новичок - ему было немногим более двадцати - трудился с таким подъемом,
что любо-дорого, до поту. Он снимал китель и застиранную рубаху и работал не
разгибая спины. Даже комары ему были нипочем. А по вечерам лежал на топчане
за кордоном, где ветерок, разглядывал темное звездное небо, что-то шептал,
похоже, стихи.

Телеусов вернулся через неделю, какой-то пришибленный, угрюмый. Привел
корову, двух коней с вьюками. Знаком подозвал Задорова, сунул ему постельное
белье, подушку, одеяло, смену исподнего, даже шапку не забыл.

- Благодарствую! - коротко произнес Борис, явно смущенный вниманием. -
Отработаю...

- Ишшо чего! - недовольно буркнул Алексей Власович и вышел, поманив
меня за собой. - Кланяться велела. Письмо вот.

- Ты побывал у наших?

- Ну а как же? Услышать это не то что увидеть. А разговоров кругом!..
Твои все живы-здоровы. Читай, опосля поговорим.

Данута писала, что вернулись они из лесу в Псебай и уже на другой день
подводой отправили в Екатеринодар все лечебные травы, какие заготовили.
Мишанька весел, здоров, все спрашивает обо мне. Как же: заявился папаня и
сразу исчез... Отец и мама меня обнимают, очень хотели бы видеть. Но просят
меня остаться в горах хотя бы на месяц, потому что здесь безопаснее, чем в
любом другом месте. Все чаще видят они чужих всадников возле станицы, все
настойчивей эти люди ищут чего-то по дорогам. Псебайские жители побаиваются
непрошеных гостей, отпора дать не могут, все только и заняты своими домами
да огородами, как в крепостях сидят. Говорят, что дорога на Лабинскую уже
травой заросла... А отец приписал о других новостях. В Лабинской у ревкома
нет сил поддерживать порядок, в иных местах и ревкомов нет, новая власть
только в городах, но и там порядка немного. Белые кружат возле
Екатеринодара, их полно в лесах за Кубанью. Что-то страшное назревает.

В Ростове немцы. Добровольческая армия растет, штаб ее в Таганроге, но
нацелена армия на Тихорецкую, которая связывает Кубань с Царицыном; оттуда
поступает вооружение для полков Советской власти.

На Тамани - восстания по станицам под руководством офицеров, этот огонь
перебросился туда из-за Кубани, раздувал его наш недруг Керим Улагай. Где
этот бравый полковник появится завтра - сказать трудно. Старший его брат
снова командует дивизией у Деникина. Выздоровел...

Как я догадался, осведомленность моих родных исходила от Кати. Она
писала Дануте, благодарила ее и всех женщин за лекарства. Тот же курьер из
Лабинска привез все эти подробности в Псебай.

Кубань полыхала в боях. Трудно было понять, где фронт и существует ли
он в том понятии, какое придают ему военные. Слоеный пирог... Пошли слухи,
что деникинцы взяли Тихорецкую. В самом Екатеринодаре голод. Страшное время!

Второе письмо, запечатанное, вложенное в первое, адресовалось лично
мне. На конверте Катя так и написала: "А.М.Зарецкому". Что это означало?

Разорвав конверт, я понял: она просто пересылала мне письмо Саши к ней
из Новороссийска, на страничках которого он рассказывал о положении в
Черноморской области.

Тоже вести малоутешительные. Саша откровенно признавался, что
Новороссийск почти отрезан от Екатеринодара, Таманская красная армия заперта
в Славянской и приняла решение, обходя мятежную Кубань, пробиваться берегом
моря в Туапсе, а оттуда в Майкоп, Армавирскую и далее на восток к своим.

"Не исключено, - писал Саша, - что и мы отойдем в горы, организовав
Черноморскую партизанскую группу. Знание этого района и горных троп через
перевал может пригодиться. И хотя центр партизан намечен в другом месте,
думаю, что смогу побывать и у того кордона. Дай знать Андрею".

"Тот кордон" - это, конечно, Гузерипль, где когда-то жили Саша и Катя.

Письма заставили подумать!

Война в горах расширяется. Если план Саши удастся, он со своими
отрядами окажется в пределах заповедной Охоты, вернее, на ее западной
границе. Плохо или хорошо? Сказать трудно. Но партизаны все же заслонят одну
сторону гор от улагаевцев.

Чтобы найти связь с Кухаревичем или его командирами, нам надо изредка
наведываться в Гузерипль. Вот первое, что пришло мне на ум.

Обо всем этом я рассказал своим егерям.

Однажды всем гуртом, хорошо вооруженные, мы заявились в поселок Сохрай.
Собрали угрюмых, замкнутых казаков. Христофор Георгиевич объявил, что к ним
прибыл один из летучих отрядов по охране зубров, который просит граждан
казаков не охотиться на зверя, не заходить в пределы Народной охоты, которая
организована, чтобы сохранить зверя.

- Вопросы будут? - спросил он под конец.

Толпа молчала, казаки нещадно курили, выглядели растерянными. Наконец
бородатый старик спросил:

- Я извиняюсь, конешно, но для какой же такой власти вы готовы в
казаков стрелять, чтобы зверя охранить? Кому тех зубров доставляете, ежели
так можно спросить?

- Не доставляем, а сохраняем, старина. Для нашей с тобой отчизны, для
России.

- Дак России-то вроде уже немае. Объявились две власти зараз. В
Екатеринодаре она прозывается Северо-Кавказская, а ишшо и Советская
Республика, ежели, конешно, я не перепутал. А до того Кубанская рада. У нас
есть казаки, которые в этой раде. А есть мужики, которые в Республике.
Вчерась вон Тихон из Армавирской прибыл и сказывал, что Совет оттудова уже
убрался аж на станцию Овечка. И рады что-то не видать. Кому же зубры,
объясни ты мне?

Шапошников, а потом и я долго рассказывали о ценности зубров, о
национальной гордости России, сохранившей этого зверя, о нашей роли в охране
природы, но слова и доводы будто уносил ветер. Не тем головы заняты... Лица
слушателей выражали либо сомнение, либо насмешку. Только угроза возмездия
могла в это лихое время остановить желающих поохотиться.

С тем мы и отъехали.

В начале августа я собрался тайно поехать в Псебай. Но Кожевников не
отпустил меня одного. Ни слова не говоря, он оделся, седло на конь, винтовку
за спину и прежде меня выехал на тропу.

Шли малоизвестной дорожкой западнее горы Тхач, минуя Богаевскую, спали
в густом лесу, осторожно ехали весь день и загадали пробраться прямо к задам
своего огорода на нашей улице. Прибыли уже потемну. Василий Васильевич
отошел на разведку, а я с Кунаком и его конем в поводу тихо прошел через
огород к себе во двор, осмотрелся и постучал в окно спальни.

Голос Дануты тотчас спросил из-за ставни:

- Кто?

Видно, она не спала.

Узнала меня, загремела запором. Бросилась с крыльца, зашептала,
зацеловала. И пока я устраивал коней, не отходила ни на шаг. Здесь же
топтался отец, запрятавший револьвер за борт мехового жакета.

- Семен Чебурнов в станице, - сказал он. - Постережемся. Не будем
зажигать огня.

- Что слышно еще?

- Говорят, бои у самого Екатеринодара. И у Тихорецка. Почти вся Кубань
под Деникиным. Так что твои мандаты и прочее... Чебурнов снует взад-вперед,
все тобой интересуется.

Днем Данута сходила к Кожевникову на соседнюю улицу. Бородач колол
дрова у сарая. Воткнул в колоду топор, прошел с ней в дом. Сказал тихонько:

- Жена Ваньки Колченогого заходила, спрашивала, где молодой Зарецкий. Я
ответствовал, что он вроде у добровольцев воюет. С тем и ушла. Семен делает
вид, что к войне непричастный, но от дружка - Улагая - к нему гости
приезжают. А зачем?.. Так вот зачем: слышал я, что есть будто бы приказ
генерала Покровского. Он приговорил Андрея к смерти, повелел разыскать его и
исполнить приказ. За что? А за стычку возле Усть-Лабинского моста, где мы
троих евонных вояк уложили. Да ты не бойся, не бледней, все уляжется. Что он
нам, этот генерал? Какая ишшо власть? Но я так думаю: ему здеся нельзя