Риттерсдорф. - Все это как-то неопределенно, мне еще неясна затея, в которой
вы мне предлагаете участвовать. Это не принято. На лучших кораблях вовсе не
в обычае задавать праздничный ужин в честь капитана почти что на полпути.
Для такого торжества самое подходящее время - вечер за день до прибытия в
порт назначения, это вам всякий скажет. Можете мне поверить, до сих пор я
всегда плавала на самых первоклассных судах, и le beau monde {Высший свет
(франц.).} всегда придерживается этого правила... самое раннее - третий
вечер перед концом плавания, смотря по погоде и другим обстоятельствам...
Нет, я не вижу надобности торопиться только потому, что ваша труппа сойдет
на берег в Виго; почти все мы плывем дальше, до конца. Перед прибытием в
Бремерхафен я с удовольствием присоединюсь к любому плану, чтобы выказать
нашему доброму капитану благодарность за все его труды и заботы о нас во
время плавания. А пока будьте любезны меня извинить.
нашему благородному капитану, - в высшей степени церемонно произнес Тито;
его немецкий был совсем недурен.
Риттерсдорф; она окончательно вошла в роль ментора, в блеклых глазах ее
вспыхнул проповеднический огонек. - У меня нет оснований полагать, что
капитану будет приятно, если мы станем чествовать его не так, как
установлено общепринятыми правилами хорошего тона... и потом, вам это, может
быть, неизвестно, но едва ли... нет, я, право же, не припомню случая, чтобы
к такому празднику примешивались коммерческие соображения, чтобы что-то
продавали или разыгрывали в лотерею. На ужин в честь капитана билеты не
покупают. В сущности, если разобраться, я все пытаюсь вам объяснить, что на
прощальный праздник капитан сам приглашает пассажиров, а не пассажиры
капитана. Ужин, украшение корабля, значки, музыку - словом, все, кроме
шампанского, предоставляет хозяйственная часть корабля - и не только тем,
кто сидит за столом капитана, но всем пассажирам. Итак, - закончила она
торжествующе (Тито весь обратился в слух, и она надеялась, что урок пойдет
ему на пользу), - вы и ваши друзья можете поступать, как вам угодно, не
вовлекая в ваши планы других пассажиров, чьи понятия о подобных затеях не
совпадают с вашими.
набросив на плечи мантильи. Он звонко щелкнул каблуками лакированных туфель,
откозырял, искусно передразнивая истинно немецкую манеру, улыбнулся и
скороговоркой выпалил по-испански:
устроим свое представление, и ты тоже за него заплатишь.
Тито круто повернулся, все трое отошли подальше и остановились, все еще
хохоча, Тито даже согнулся, держась обеими руками за живот - вернее, за свою
осиную талию. Фрау Риттерсдорф (она не поняла того, что он сказал, или,
точнее, не поверила своим ушам, но подозревала самое худшее и даже
испугалась: ведь этот maquereau {Сутенер (франц.).} способен на все!)
багрово, мучительно покраснела и откинулась в шезлонге.
нее утешения и поддержки. - Боже милостивый, ну что делать с такими типами?
пор. У фрау Риттерсдорф задрожал подбородок, и Лиззи продолжала уже с
притворным сочувствием:
них, фрау Риттерсдорф, видали такое нахальство? Чуть не нос вам показывают.
Интересно, что он вам наговорил? Я не расслышала, но, похоже, что-то
Ужасное.
повод развернуться во всем блеске ее талантов! Надо сейчас же исправить
ошибку.
очередь - ваша, если только вы уже не получили свою порцию!
испанка, уж не знаю которая, сегодня утром со мной говорили... видно, у них
дело подвигается... вы и правда ничего не слыхали?
ничего не рассказывал.
самодовольно призналась Лиззи. - Всего четыре марки - и я от них избавилась.
Ради этого и вдвое заплатить не жалко.
сказала фрау Риттерсдорф. - Меня они по крайней мере не провели!
представление? - сказала Лиззи. - Я им дала деньги, как нищему милостыню.
возвращалось присутствие духа. - И я ни пфеннига не заплачу за свое право
оставаться от всего этого в стороне!
испанцев, а те скрылись где-то на носу корабля. Только их сорочья трескотня
доносилась оттуда, и от этого еще сгустилось уныние, облаком окутавшее две
распростертые в шезлонгах одеревенелые фигуры.
Призадумалась с пером в руках, потом решительно застрочила:
грош не ставил, и она все терпела, а в последние дни, кажется, начинает
показывать коготки. Распоряжается, как хозяйка, умывальником и зеркалом.
Преспокойно сидит, и не торопясь пудрит нос, и свертывает свои тусклые
волосенки в узел, будто не видит, что я жду. Я поглядываю на часы, говорю,
что уже поздно и мне тоже надо одеваться. Пока не действует. Конечно, я не
способна обращаться с кем бы то ни было невежливо, но придется как-то
воздействовать на эту дурно воспитанную особу. Закрывать глаза на дерзость
тех, кто стоит ниже тебя, прощать им дерзость - значит подрывать моральные
устои. Послушания можно добиться только строгостью, только строжайшей,
непрестанной, неутомимой настойчивостью, в этом я убедилась, имея дело с
отвратительными английскими детьми: ни на минуту нельзя ослабить нажим,
всегда и во всем - бдительность, бдительность, не то они накинутся на тебя,
как стая гиен". Она подумала немного и прибавила: "Nota bene: Здесь на
корабле мне следует особенно остерегаться некоторых чрезвычайно грубых и
низких субъектов, от них никому нельзя ждать добра. Бдительность,
бдительность".
несколько дней, она затосковала по милым, уютным звукам горна, сзывающим к
столу. Совершенно неуместные мысли одолевали ее, чуждые, противоречивые,
сталкивались друг с другом... как бы в конце концов не разболелась голова...
И прежде чем закрыть дневник, она дописала еще: "Конечно, отношения с людьми
очень утомительны, однако, надо полагать, неизбежны, и постепенно все
прояснится".
идет крутеж.
выскочили на подбородке; зеркало впятеро увеличивало бедствия, которые
постигали его кожу, и он пребывал в вечном страхе.
задрал голову.
переоденут к ужину рубашки и повяжут галстуки.
огорченного Дэнни.
считал его огорчения пустяком!
всмотрелся.
кроме своих соотечественников, называл не иначе как бранными кличками;
впрочем, и для американцев у него были излюбленные прозвища: к примеру,
"голяк" (но это только для жителей штата Джорджия); "белая рвань" - это
относилось главным образом к тем, кто стоял на низших ступенях общественной
лестницы и не имел ни гроша за душой, но и ко всякому, кто не был с ним,
Дэнни, достаточно приветлив или не разделял его взглядов.
осуждением; он и прежде подозревал, что Дэвиду Скотту многое в его словах и
поступках не нравится, хотя и не совсем понимал, что именно и почему. Но уж
тут - подумаешь, важность, сказал "обезьяны", и вдруг этот вопрос свысока...
Полячишки? Не то. Гвинейские мартышки? Они же из Пуэрто-Рико, верно? Или из
Бразилии? Они не черномазые. И не пархатые. Пархатыми евреи сами зовут
своих, кто похуже. Вроде этого Левенталя. Но он малый неплохой. Я с ним
разговаривал. А знаете, я до пятнадцати лет живого еврея не видал, первого
встретил, только когда поехал учиться. А может, и раньше встречал, да не
знал, что это еврей. У нас в городе никто ничего не имел против евреев, да у
нас их и не было.
недосуг было думать о евреях, - заметил Дэвид так хладнокровно, так
отрешенно, что Дэнни только рот разинул, а когда, спохватясь, его закрыл,
Шилова Юлия
Андреев Николай
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Каменистый Артем
Апраксина Татьяна