не умрешь еще несколько лет, может быть, еще все десять протянешь, так
скажи, будь добр, чем будешь жить, если сейчас уронишь себя в своих же
глазах лукавством, карьеризмом, тем, что ты всегда презирал и что,
собственно, давало тебе право уважать себя?
самому себе. Иначе сломаешься. Что будет держать тебя, Коля, когда ты
перестанешь быть начальником, когда превратишься в обыкновенного старика
на дворовой скамейке, когда тебя будут знать лишь врачи районной
поликлиники и всем им ты до чертиков надоешь, когда встречать тебя
эти-врачи будут со всевозрастающим удивлением-разве ты еще жив? Вот тогда,
сознавая свою немощность, бесполезность, сознавая, что ты тянешь время,
что впереди у тебя лишь одно большое событие-твоя собственная смерть, вот
тогда что тебя будет держать и что даст тебе право уважать себя?
в твоих правилах. Сдаться только для того, чтобы выйти сухим и чистым из
этого мокрого положения? Сдаться только для того, чтобы кто-то не подумал
о тебе плохо, чтобы тот беспомощный старик на дворовой скамейке имел право
горделиво вскинуть свой дряблый подбородок? Чтобы ты сам думал о себе
только хорошо, с восхищением? Вот в этом самое дешевое тщеславие, Коля! В
этом чистоплюйство, самое пошлое, вульгарное, слюнтяйское чистоплюйство.
себя виновным или нет. Отбрось все второстепенное - ты виноват? Нет. Ты
уверен в своей правоте? Да. Так о чем думать, Коля? Ведь тебя никто не
заставляет, не вынуждает хитрить, изворачиваться, звонить друзьям в
Министерство, охмурять Комиссию анекдотами и коньяком. Все очень просто,
Коля. Разворачивай знамена! Поднимай выше свои святые хоругви!
какой у них тусклый и многообещающий блеск! Как вздрагивают и колосятся
они в розоватом свете утреннего солнца!
продолжается и будет продолжаться еще некоторое время. В конце концов,
даже если она закончится совсем скоро, ты прожил ее так, как хотел, и уже
это - счастье. Что бы ни произошло с тобой, ты счастлив, Коля, и не
забывай об этом. Это большая сила - счастье.
расстегнулась, но он не видел этого, не чувствовал холода, в эти минуты не
ощущал самого себя. Обессилев, он переходил на шаг, плелся, еле
переставляя ноги, потом снова бежал, почти с такой же скоростью, с какой
минуту назад шел. Остались позади вагончики водолазов, последние
ограждающие вешки, теперь впереди была только черная промоина, а дальше за
нею в слабом ночном свете смутно темнела масса Материка.
самому краю и заглянул вниз.
воды Пролива. Смахнув с глаз слезы, он снова глянул внкз-черноты не было.
Тогда он отполз назад, не поднимаясь на ноги, нащупал в темноте обломок
льдины и сбросил его вниз. И услышал глухой, твердый стук,
замерз, - повторил он уже шепотом и вдруг обмяк, обессилел и уже не мог
сдержать слез. Тут уж мороз был ни при чем, старик плакал от облегчения,
от жалости к самому себе, от одиночества на этом проливе, на этом льду, в
этой жизни. С трудом поднявшись, он отошел от края, кое-как сковырнул
примерзшую глыбу льда, самую большую, какую только надеялся сдвинуть с
места, и начал подталкивать ее к краю.
выступы льда, толкая глыбу спиной, руками, головой. Наконец льдина
сорвалась и полетела вниз.
свободно и легко, не стесняясь своих слез, даже радуясь им, плакал, зная,
что никто его не увидит, понимая, что кончилось напряжение последних"
дней, кончилось ожидание и изматывающая, обессиливающая неопределенность.
будто прицениваясь к нему, будто прикидывая силы, будто примеряясь
прыгнуть и одним махом достичь далекого берега. Потом, не торопясь,
обмотал вокруг шеи шарф, запахнул куртку и, круто повернувшись, зашагал к
Поселку.
посчитаемся с тобой. Ну? Кто первый? Налетайте! Прошу! Не толпитесь,
граждане хорошие! Всем отвечу, никого не пропущу! Никого не забуду! Ну,
кто там, Хромов? Не робей! Вылазь из-за льдины! Вылазь, говорю! - крикнул
Панюшкин, уже не сдерживаясь. - Что у тебя?
встречать под вашим мудрым руководством.
Ты, Хромов, боишься, как девушка в интересной ситуации!
удовольствии поприсутствовать, когда вас будут пугать другие. Не без моей,
правда, помощи. И меня радует...
Кончилось ваше время, Николай Петрович! Понижение в должности будет весьма
болезненной операцией, а? Теперь придется и самому повкалывать, а?
и постарайся запомнитьработа, даже если она и не оценивается по
достоннству, никогда не унизит человека. Я говорю, даже не надеясь, что
поймешь меня, что ты меня услышишь... Вот скажи, Хромов, за что ты
уважаешь себя? Есть у тебя на счету прекрасный, мужественный поступок? Или
ты наполнен благородными помыслами? Или на худой конец любит тебя кто-то
так, что уже одно это возвышает?
человек за что-то уважать себя?
Неужели ты питаешься презрением, этой мертвечиной? Нет, Хромов, ничем ты
не сможешь унизить меня, оскорбить, обидеть! Никогда. Нахамить можешь.
Позлооадствовать - тоже можешь. Оскорбить - нет. Глупая злая собака может
искусать человека, но оскорбить его достоинства ей не дано. Все, Хромов,
сгинь! Сгинь, говорю!
вас в эту ночь, на этом льду, в этот столь радостный для меня час! Что у
вас накопилось на душе, какие мысли ваш организм произвел сегодня?
высоких усилий. Ведь вы не надомной смеетесь, вы смеетесь над моей маской.
Да, эта маска глупа, у нее низменные страстишки, она нечистоплотна и
воровата, но ведь это же не я, это маска. На этом вашем карнавале. А на
другом карнавале у меня будет другая маска. Может быть, я еще хуже своих
масок, но все равно ведь это не я, я-другой. И смеетесь вы не надо мной.
Презираете вы не меня. Я неуязвим для вас.
полюбопытствовать-а существуете ли вы вообще? Ведь вас нет! Вас давно уже
нет на белом свете, Анатолий Евгеньевич! Остались одни маски, да и те все
на одно лицо, все созданы по образцу и подобию вашему! Скажу больше-это не
маски. Вы вынуждены закрывать лицо собственными фотографиями, потому что
лица-то нет. Нет его. Пустое место. И вас нет. Ну вот, я же говорил... Как
дым, как утренний туман. И снова чист Пролив, и воздух свеж, и снега визг!
прекрасной внешностью первого любовника и всепонимающей улыбкой
гинеколога? Что вы приготовили для меня, гражданин Ухкало? Я не ошибся? У
вас именно такая фамилия? Ах, прошу прощения. Я слушаю вас. Дрыгало!
тебе еще остается? Согласись, самое чувствительное поражение нанес тебе я,
поражение, от которого ты до сих пор не можешь оправиться, до сих пор не
можешь забыть меня! А как правильно пишется и произносится моя фамилия, ты
прекрасно помнишь! И здесь, сейчас, на этом льду, я ведь тоже по твоей
воле. Назови меня Кушало, назови меня Нюхало, но согласись, твой ответный
удар не больно высокого пошиба, а?
оно до сих пор саднит. Но, гражданин Кушало, я счастлив, что это поражение
было.
чтобы потерпеть его снова. Видишь ли, Нюхало, у меня была любовь.
о ней.
была у меня. И она у меня осталась. А что осталось у тебя? Что осталось у
тебя, кроме желтых свадебных фотографий? Ты даже не понял, а может быть,
просто не хочешь понять, что причиной твоей победы был я. Ирка ведь была
не -очень красива, верно? Ее не назовешь красавицей в полном смысле слова.
Но ты женился на ней, потому что тебе нужна была победа. И над ней, и надо
мной. Ты победил. Да.
остались вдвоем. Что связывало вас? Вас связывал я. Одним только своим
присутствием, своим видом я придавал значительность и смысл вашим
отношениям. Сколько же вы были вместе, когда я уехал? Год протянули? Где
же ты? Скажи хоть что-нибудь! Нет, только поземка по льду, голубая лунная
поземка.
А связывают ли? Иногда я совсем забываю о том, что у меня есть жена.
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Корнев Павел
Самойлова Елена
Афанасьев Роман