Чтение 73–й страницы книги ~Мечта империи~

Вер наполнил бокал вином до краев. Какой толк пить, если вино не пьянит? Но
все пьют. И Вер тоже пьет. Вино как воду. Ощущая вкус, но не испытывая ни
головокружения, ни хмеля. Элий расположился на своем ложе напротив и вертит в
руках золотое яблоко - подарок Вера.

Элий еще выглядит больным и, когда ему задают вопрос, отвечает не сразу.
Веру чудилось, что он ощущает на расстоянии невыносимую боль, что сжимает сердце
его друга. Никогда раньше с ним подобного не было. Прежде Юний Вер с трудом мог
отличить жалость о.т раздражения. И вдруг... Он и сам не знал, когда это
началось - внезапные приступы жалости ко всему на свете. Он жалел сильных,
потому что они сильны, и слабых, за то, что они не могут стать сильными.
Красавиц - за преходящую их красоту, уродливых - за их непохожесть на прочих. Ум
был достоин жалости, потому что не мог вместить и тысячную долю всех тайн мира,
глупость приходилось жалеть за то, что ей недоступно наслаждение, которое дарует
лишь разум, способный постигать тайны. Вер не пытался подавить в себе эту
жалость. Она жила в нем, как живое существо. А что, если подобная жалость и есть
доброта? Когда жалеешь всех и каждого хочется погладить по голове, даже если он
готов тебе при этом вцепиться зубами в руку?

Больше всех Веру было жаль Элия. Потому что этот человек никогда не будет
счастлив. Сенатор Элий мог бы быть счастливым. Но Гай Элий Мессий Деций Цезарь
обречен страдать. Юний Вер знал это. И ему казалось, что сам Элий тоже об этом
догадывается.

Им так и не удалось узнать, кто же на самом деле напал на Марцию. И кто
убил юного Цезаря. Свет на это дело мог пролить слуга Элия Котт. Но Котт исчез.

Был ли он сообщником или просто испугался - неведомо. Возможно, Котта уже
нет в живых.

- Кстати, ты хотел узнать, что за желание я загадал в том поединке, который
проиграл тебе. Свое главное желание... - сказал Элий. - Я просил, чтобы ворота
храма двуликого Януса никогда не открывались более. Чтобы Рим никогда не воевал.
Почти вся моя семья погибла на войне. Я не хотел, чтобы подобное повторилось
вновь. Но я проиграл. Моего искусства не хватило, чтобы заклеймить это желание.
Оно было вне потока жизни. Слишком многие желали иначе.

- Хорошее желание, - сказал Вер. - Но даже я не смог бы исполнить такое.

- Я знал, что это глупо, но все равно мечтал о невозможном.

- Что-то жарко... - заметил Вер. - Я выйду ополоснусь.

- Да, конечно. Во фригидарии полно воды. Вер прошел в холодное отделение
бань. Бросился в воду и переплыл за несколько взмахов бассейн от одного бортика
к другому. Затем повернул назад. И еще и еще. Вода белой пеной вскипала вокруг
него. Затем он легко взбежал по ступеням и подошел к зеркалу. Огромное стекло
отразило прекрасно сложенное тело обнаженного мужчины. Но на боку, в том месте,
к которому Вер несколько дней назад прижимал шкатулку домны Фабии, рдело
безобразное красное пятно. Опухоль все росла, а в центре из красной сделалась
лиловой. Юний Вер прижался лбом к стеклу и так стоял несколько минут. День ото
дня бок жгло все сильнее, и холодная вода могла лишь утишить боль. Сейчас, в
первые мгновения после купания, Вер не испытывал почти никакого неудобства. Но
опухоль по-прежнему рдела безобразным пятном на боку. Скоро жжение вернется,
усиливаясь с каждым часом. И наступит минута, когда Вер не сможет его больше
выносить. Вер не мог обратиться в больницу. Он знал, что ни один служитель
Эскулапа ему не поможет. Здесь было что-то другое. Но что, он не знал.

Центурион Проб ни перед кем не испытывал смущения. А перед этой женщиной
терялся. Норма Галликан сидела на стуле напротив него и нисколько его не
боялась. Она была некрасива и дерзка. И по-своему обаятельна.

- Лучше перестань спрашивать и дай закурить, - сказала она.

Проб протянул ей табачную палочку.

- Ты хоть знаешь, что бы было, если бы я вылила радиоактивный раствор в
священные часы Кроноса? Время обратилось бы вспять. И наш мир бы исчез, и
появился бы иной, совершенно новый. Где не было бы ни меня, ни тебя. И, может
быть, даже Великого Рима...

Проб кивнул. Он знал об этом. Он даже знал, до какой точки изменялось бы
время. До того момента, когда император Деций утонул в болоте...

- Ты утверждаешь, что хотела помешать Триону, - сказал Проб вслух. - Но кто
может подтвердить твои слова?

Норма Галликан усмехнулась и глянула на центуриона в упор. Проб ни перед
кем не отводил взгляда. А перед этой женщиной не выдержал - отвел.

- Два репортера, - сказала она, выпуская струю табачного дыма и любуясь
плывущими к потолку кольцами. - Лапит из "Римских братьев" и Квинт из "Акты
диурны".

- Квинт, - повторил Проб. - Знакомое имя. Хотя на самом деле оно звучит
несколько иначе. А вот Лапит ничего уже не подтвердит. Он мертв. И "Римские
братья" мертвы.

Элий сидел за стеклянной перегородкой. Но он больше не слушал, о чем
говорят центурион и Норма Галликан. Он думал о времени, текущем вспять. Если бы
такое случилось, он бы на мгновение оказался рядом с Марцией. Вновь быть вместе
с Марцией! Долю секунды, не более. Но мысль о возможности этого мгновения
сводила Элия с ума. Он не мог больше слушать и покинул префектуру. Но, выйдя на
улицу, остановился. Куда ему идти? На Палатин? К себе домой? В храм? Он поднял
голову. Вокруг возвышались десятки храмов, сверкая мрамором, позолотой и яркими
красками. Но какому богу сейчас должен был молиться Элий?

И его гений уже никогда больше ему не поможет.

- Гений Империи, где ты? - прошептал новоявленный Цезарь.

Стоявший невдалеке молодой человек обернулся:

- Я здесь.

Элий в растерянности смотрел на незнакомца. Перед ним был обычный человек,
и вместе с тем он походил на того, другого, виденного им в краткий миг после
смерти.

- Ты о чем-то хотел спросить меня? - сказал тот, кто назвался гением
Империи.

- Что делать дальше?

- Принести жертвоприношение. А крови должно хватить, чтобы пропитать каждый
атом нашего мира...

О чем он говорит? Элий не понимал. Вспомнилось вдруг, как он умирал на
арене, его кровь хлестала из ран, и ему казалось, что ее хватит, чтобы затопить
всю арену.

Гений повернулся и зашагал по улице, удаляясь.

"Почему он не улетает? - подумал Элий, глядя ему вслед. - Почему он больше
не летит? И платиновое сияние... Оно есть... или нет? Возможно, его просто не
видно на солнце".

Элия охватил страх, потому что отчетливо прозвучало в мозгу:

"Гений Империи больше не может летать".

Окно в сад было раскрыто, и Фабия, как всегда, сидела за машинкой. Пальцы
почти что сами нажимали на клавиши.

"Готы построились в три ряда. Битва началась для римлян неудачно.
Сражавшийся в первой шеренге сын Деция был убит стрелою в глаз. Эта смерть
поразила солдат. Но император нашел в себе мужество превозмочь боль и принялся
уверять воинов, что гибель одного бойца еще не означает поражения..."

Фабия прочла текст, покачала головой, выдернула лист из машинки и смяла. Ей
надоело переписывать учебник истории. Хотелось писать что-то иное... Запретное.
Только и есть смысл писать о запретном.

Траян Деций утонул в болоте...

Вот истина. Ее написали и стерли. Но то было пророчество. А если написать
об этом библион? Взять и написать? Что тогда?

- Гений... - позвала она тихо своего летуна-покровителя.

Разумеется, он не разрешит. Но все же она должна ему сказать о своем
желании. Желании, которое она исполнит сама. Никаких клейм. Ни игр, ни арены, ни
крови. Лист белой бумаги. Черный оттиск буквы, который может превратиться в
пылающее зарево или синюю полоску залива на горизонте. Во все, что угодно. В
пение птиц, вздох любви, предсмертный хрип, завистливый шепот... Создать и
разрушить целый мир.

- Гений! - вновь позвала она.

Она хотела нарушить запрет и сообщить об этом.

Но ей никто не отвечал. Почему он не прилетает? Обиделся? Или не может
прилететь? А вдруг его больше не интересует то, что сочиняет Фабия?!

Она заправила лист бумаги в машинку и напечатала.

"Деций плохо знал местность. Готы же расположились так, что в тылу у них
осталось болото. И когда воины императора проломили две первые шеренги готов,
перед ними жадно раскрыла пасть предательская трясина. Тяжелое вооружение тянуло
солдат на дно. Они кричали, призывая невидимого врага. Ряды смешались. Где-то в
этой давке сгинул и сам император. А готы окружили римлян с флангов и
методически добивали тех, кому удалось вырваться".

Фабия как завороженная смотрела на появившийся текст. Что случится далее?
Как должны развиваться события? Что будет потом? Беспомощный мальчишка Гостилиан
в Риме, границы империи открыты. Впервые император пал в битве вместе со своей
армией. Это - начало конца. Какое желание загадать гладиаторам, чтобы они,
поливая песок своей кровью, исполнили его? Какое?

Никакое...

В ее вымышленном мире исполнителей желаний нет. Боги равнодушно взирают на
происходящее сверху. Они ждут. Люди сами по себе. Рим один на один с волнами
варваров, что перекатываются по Европе. Огромная богатая изнеженная Империя,
лишившаяся императора.

Фабия вновь вытащила лист и разорвала его на мелкие клочки.

Вечером этого же дня по улицам Антиохии, отчаянно сигналя, промчалась
запыленная машина. Сидящий за рулем человек приехал издалека. Он бесцеремонно
прокладывал себе дорогу среди нарядной толпы гуляющих. Население Антиохии
накануне предстоящих гладиаторских игр выросло почти вдвое. Многие посылали
вслед наглецу проклятия и грозили кулаками. Некоторые кидались перезрелыми
фруктами. Подъехав к воротам постоянного лагеря Четвертого Марсова легиона,
человек в машине принялся отчаянно сигналить.

- Я трибун Марк Гарций! - крикнул он часовому. - Мне нужно к легату.

Ворота отворились, и Гарций въехал на территорию лагеря. Адъютант тотчас
проводил его в таблин легата.

Немолодой седой человек, склонный к полноте, сидел за столом, просматривая