мальчика. "Бедняжка растет, как оранжерейное деревцо в тесной кадке!..
Вот мы его пересадим!.." И, при всей своей любви к сестре, она с острым
и жестоким удовольствием крала у нее это сердце, ее побег.
поединок между сестрами и, конечно, старался извлечь из него выгоду для
себя. С тонким коварством он оказывал явное предпочтение Сильвии и радо-
вался, видя, что мать ревнует. Аннета уже не скрывала своей ревности. И
(с большим основанием, чем Сильвия) объясняла эту ревность тревогой за
сына. Сильвия любила племянника, и у нее было достаточно здравого смыс-
ла: ее легковесная житейская мудрость стоила всякой другой, более тяже-
ловесной. Но мудрость эта не годилась для тринадцатилетнего мальчика, он
извлекал из нее опасные уроки. Она обостряла в нем аппетит к жизни, а
уважения не внушала. Когда же уважение к жизни исчезает слишком рано, -
тогда беда! Сильвия никак не могла привить Марку хороший вкус - разве
только умение одеваться. Она водила его в кино на дурацкие фильмы и в
мюзик-холлы, а он приносил оттуда ужасающие куплеты и впечатления, кото-
рые оставляли мало места для серьезных мыслей. Это сказывалось на его
занятиях. Аннета сердилась и запрещала Сильвии брать Марка с собой. Но
то был лучший способ укрепить союз между теткой и племянником. Марк счи-
тал, что мать его тиранит, и скоро сделал открытие, что в наши дни роль
угнетенного очень выгодна. Аннета же на горьком опыте узнала, что поло-
жение тирана не так уж безопасно и приятно.
она злоупотребляет своей властью. Ну что ж, пусть так! Аннета твердо ре-
шила употребить свою власть на то, чтобы образумить сына. Она не желала
больше выносить его легкомыслие, наглую рисовку, непристойное зубос-
кальство. Чтобы его обуздать, она в противовес этой распущенности стала
подчеркивать свои нравственные правила. А Марку это было на руку: он
давно поджидал случая поговорить с матерью на эту тему.
мнение тетки. Аннета вспылила и сказала, что Сильвия вправе думать и де-
лать, что хочет, и судить ее не следует, но что годится для нее, то ни-
как не годится для него и он не должен ей подражать. Не во всем она мо-
жет служить примером.
нять... Что такое он сказал? Нет, не может быть!.. Затем кровь бросилась
ей в лицо. Она сидела неподвижно, руки ее, только что занятые работой,
праздно лежали на коленях. Марк тоже не шелохнулся. Ему уже стало немно-
го стыдно, и он ждал, что будет... Молчание длилось долго. Волна гнева
прилила к горячему сердцу Аннеты. Но она дала ей схлынуть. Возмущение
сменилось презрительной жалостью. Она иронически усмехнулась.
принимаясь за работу:
сама работает, чтобы прокормить своего ребенка, менее достойна уважения?
нился. Но он был расстроен.
себя в жертву! То, что ее осудил свет, было в порядке вещей! Но он, он,
которому она отдала всю себя! И как он узнал? Кто внушил ему эту мысль?
Аннета не могла на него сердиться, но была удручена.
оказался сильнее их. Хорошо выспавшись, он забыл бы и думать о них, если
бы тревожный взгляд матери не вызвал их снова. Марку было неприятно, что
мать не забыла о вчерашнем. Но он не мог решиться сказать ей, что ему
совестно. Его это мучило, и он, по детской логике, злился на мать.
что-то изменилось в их отношениях. В привычных поцелуях чувствовалась
какая-то принужденность. Аннета перестала обращаться с Марком, как с ре-
бенком...
тем, почему он носит фамилию матери. Давнишние намеки, подслушанные ког-
да-то в мастерской и тогда непонятные, теперь стали ему яснее. Запомнил
он и несколько замечаний Сильвии, неосторожно высказанных в его при-
сутствии... Мать была для него загадкой; она его раздражала, и вместе с
тем его волновала окружавшая ее атмосфера страстей, которых он не пони-
мал, но чуял своим щенячьим нюхом... На всем этом он строил туманные и
фантастические догадки, которые не вязались одна с другой. Марка сильно
занимала тайна его рождения. Как узнать ее?.. Его оскорбительный ответ
на замечание матери о Сильвии был отчасти ловушкой, которую он ей расс-
тавил... Неизвестное ему прошлое матери вызывало в нем смесь любопытства
и злобы. Ни за что на свете не решился бы он спросить об этом Сильвию:
подозревая, что мать в чем-то провинилась, он по-своему оберегал ее
честь. Но он был обижен тем, что она скрывает от него какую-то важную
тайну. Эта тайна стояла между ними, как кто-то третий.
что в иные минуты он вызывал в памяти Аннеты образ этого "третьего",
своего отца... нет, хуже, - всех Бриссо!.. В глухой борьбе, которая за-
вязалась между матерью и сыном, мальчик инстинктивно вооружался тем, что
находил в себе противоположного Аннете. И, таким образом, он, сам того
не зная, откапывал иногда и пускал в ход все черты, заимствованные из
арсенала Бриссо: знаменитую снисходительную усмешку, самодовольство,
легкомыслие и ханжество, неприязненное упорство, которого ничто не могло
поколебать. В Марке эти черты проступали неясно, как тень, как отражение
в воде. Но Аннета узнавала их и думала:
черты, то, что служило ему оружием против нее, делали его чужим. Но ру-
ка, державшая это оружие, была плотью от плоти Аннеты. Здесь шла борьба
между двумя существами, слишком родственными, слишком близкими друг дру-
гу, и борьба эта была попросту одной из тысячи прихотей Любви и Судьбы.
дил в классе с тремя десятками других детей, но держался в стороне от
товарищей. Когда он был моложе, он охотно болтал, играл, бегал, шумел.
Но вот уже года два на него находили приступы молчаливости, стремление к
одиночеству. Это вовсе не означало, что ему не нужны товарищи: он в них
нуждался, пожалуй, больше прежнего. Да, именно так! Потребность эта была
слишком сильна, он слишком многого от них требовал и слишком много мог
дать... Этот весенний куст был весь в шипах! Самолюбие его всегда готово
было встать на дыбы. Всякая мелочь больно задевала его, и он этого боял-
ся, а главное - боялся, как бы этого не заметили другие; нельзя обнару-
жить свою слабость и тем дать врагу козыри в руки (ведь в каждом друге
скрывается враг).
ния и прошлого матери, держало его в нелепом состоянии какой-то угрюмой
неловкости. Почерпнув из книг некоторые сведения, он понял, что он
"внебрачный" ребенок. (В романтических книгах, которые он читал, упот-
реблялось другое слово, грубее и выразительнее.) В конце концов незакон-
ное рождение стало для Марка предметом гордости, и он уже готов был уви-
деть в этом обидном архаизме оттенок благородства. Он считал себя не та-
ким, как все, интересным, одиноким, даже обреченным. Он не прочь был за-
нять место среди демонических героев Шиллера и Шекспира, таких же неза-
коннорожденных, как и он. Это обстоятельство давало и ему право прези-
рать "свет" и выражать свое презрение в высокомерных тирадах - конечно,
in petto [47].
щей, он был робок, подозрителен, угнетен своей тайной и боялся, как бы
ее не узнали. Его странное поведение, "роковое" выражение лица, тонкий
ломающийся голос, легко краснеющее девичье личико и задор молодого пе-
тушка - все привлекало внимание других мальчиков и вызывало насмешки.
Один из этих шалопаев даже стал полушутя, полусерьезно приставать к нему
с гнусными предложениями. Марка это потрясло. Его ярость и омерзение бы-
ли так сильны, что от волнения он ночью заболел. Он не хотел больше хо-
дить в лицей, но как объяснить матери причину? Он решил, что сам, без ее
помощи, заставит себя уважать. В смятении он твердил мысленно:
тинкты. Они его волновали и пугали. Мать, до странности целомудренная,
ничего не видела и не знала. А он умер бы со стыда, если бы она узнала.
И, одинокий, презирая себя, теряя голову, он покорялся ужасным требова-
ниям постыдного инстинкта... Что может сделать ребенок, бедный ребенок,
отданный во власть этим стихийным силам? Жестокая мучительница-природа
зажигает в теле тринадцатилетнего человека пожар, и огонь этот, не нахо-
дя пищи, пожирает его самого... Если у мальчика хорошие задатки, он мо-
жет спастись, впав в другую крайность: аскетическую экзальтацию души,
которая часто разрушает тело. Молодежь того времени была счастливее сво-
их отцов - она уже начала прибегать к мужественному искусству спорта.
Марк был бы рад последовать примеру других, но и тут природа была против
него: она не наделила его нужными для этого физическими силами. Ах, как
он завидовал здоровым и сильным! Как ревниво ими любовался! Его восхище-
ние походило на ненависть... Никогда ему не быть таким, как они!..
терзали его, как злые духи... И он стал бы игрушкой судьбы, ничто не
могло бы спасти его, если бы не заложенные в нем здоровая нравственность
и честность, более того - бессознательное благородство, искра священного
огня, результат трудов, мужества и долготерпения лучших представителей
рода, то, что не выносит грязи и бесчестия, не допускает позорного паде-
ния, то, что помогает человеку распознавать обостренным чутьем все дур-
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Никитин Юрий