Чтение 73–й страницы книги ~Униженные и оскорбленные~

А Нелли бросилась к Маслобоевым. Она запаслась и их адресом и отыскала
их, хотя и не без труда. Маслобоев был дома. Александра Семеновна так и
всплеснула руками, когда услышала просьбу Нелли взять ее к ним. На ее же
расспросы: почему ей так хочется, что ей тяжело, что ли, у меня? - Нелли
ничего не отвечала и бросилась, рыдая, на стул. "Она так рыдала, так
рыдала, - рассказывала мне Александра Семеновна, - что я думала, она умрет
от этого". Нелли просилась хоть в горничные, хоть в кухарки, говорила, что
будет пол мести и научится белье стирать. (На этом мытье белья она
основывала какие-то особенные надежды и почему-то считала это самым сильным
прельщением, чтоб ее взяли.) Мнение Александры Семеновны было оставить ее у
себя до разъяснения дела, а мне дать знать. Но Филипп Филиппыч решительно
этому воспротивился и тотчас же приказал отвезти беглянку ко мне. Дорогою
Александра Семеновна обнимала и целовала ее, отчего Нелли еще больше
начинала плакать. Смотря на нее, расплакалась и Александра Семеновна. Так
обе всю дорогу и плакали.

- Да почему же, почему же, Нелли, ты не хочешь у него жить; что он,
обижает тебя, что ли? - спрашивала, заливаясь слезами, Александра
Семеновна.

- Нет, не обижает.

- Ну, так отчего же?

- Так, не хочу у него жить... не могу... я такая с ним все злая... а
он добрый... а у вас я не буду злая, я буду работать, - проговорила она,
рыдая как в истерике.

- Отчего же ты с ним такая злая, Нелли?..

- Так.

- И только я от нее это "так" и выпытала, - заключила Александра
Семеновна, отирая свои слезы, - что это она за горемычная такая? Родимец,
что ли, это? Как вы думаете, Иван Петрович?

Мы вошли к Нелли; она лежала, скрыв лицо в подушках, и плакала. Я стал
перед ней на колени, взял ее руки и начал целовать их. Она вырвала у меня
руки и зарыдала еще сильнее. Я не знал, что и говорить. В эту минуту вошел
старик Ихменев.

- А я к тебе по делу, Иван, здравствуй! - сказал он, оглядывая нас
всех и с удивлением видя меня на коленях. Старик был болен все последнее
время. Он был бледен и худ, но, как будто храбрясь перед кем-то, презирал
свою болезнь, не слушал увещаний Анны Андреевны, не ложился, а продолжал
ходить по своим делам.

- Прощайте покамест, - сказала Александра Семеновна, пристально
посмотрев на старика. - Мне Филипп Филиппыч приказал как можно скорее
воротиться. Дело у нас есть. А вечером, в сумерки, приеду к вам, часика два
посижу.

- Кто такая? - шепнул мне старик, по-видимому думая о другом. Я
объяснил.

- Гм. А вот я по делу, Иван...

Я знал, по какому он делу, и ждал его посещения. Он пришел
переговорить со мной и с Нелли и перепросить ее у меня. Анна Андреевна
соглашалась наконец взять в дом сиротку. Случилось это вследствие наших
тайных разговоров: я убедил Анну Андреевну и сказал ей, что вид сиротки,
которой мать была тоже проклята своим отцом, может быть, повернет сердце
нашего старика на другие мысли. Я так ярко разъяснил ей свой план, что она
теперь сама уже стала приставать к мужу, чтоб взять сиротку. Старик с
готовностью принялся за дело: ему хотелось, во-первых, угодить своей Анне
Андреевне, а во-вторых, у него были свои особые соображения... Но все это я
объясню потом подробнее...

Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще с первого его посещения.
Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда
произносили при ней имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, без
околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо
свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему
жить вместо дочери?

- У меня была дочь, я ее любил больше самого себя, - заключил старик,
- но теперь ее нет со мной. Она умерла. Хочешь ли ты заступить ее место в
моем доме и... в моем сердце?

И в его глазах, сухих и воспаленных от лихорадочного жара, накипела
слеза.

- Нет, не хочу, - отвечала Нелли, не подымая головы.

- Почему же, дитя мое? У тебя нет никого. Иван не может держать тебя
вечно при себе, а у меня ты будешь как в родном доме.

- Не хочу, потому что вы злой. Да, злой, злой, - прибавила она,
подымая голову и садясь на постели против старика. - Я сама злая, и злее
всех, но вы еще злее меня!.. - Говоря это, Нелли побледнела, глаза ее
засверкали; даже дрожавшие губы ее побледнели и искривились от прилива
какого-то сильного ощущения. Старик в недоумении смотрел на нее.

- Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите
забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое
родное дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь как только вы на меня
взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя дочь,
которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у
жестоких людей, не хочу, не хочу!.. - Нелли всхлипнула и мельком взглянула
на меня.

- Послезавтра Христос воскрес, все целуются и обнимаются, все мирятся,
все вины прощаются... Я ведь знаю... Только вы один, вы... у! жестокий!
Подите прочь!

Она залилась слезами. Эту речь она, кажется, давно уже сообразила и
вытвердила, на случай если старик еще раз будет ее приглашать к себе.
Старик был поражен и побледнел. Болезненное ощущение выразилось в лице его.

- И к чему, к чему, зачем обо мне все так беспокоятся? Я не хочу, не
хочу! - вскрикнула вдруг Нелли в каком-то исступлении, - я милостыню пойду
просить!

- Нелли, что с тобой? Нелли, друг мой! - вскрикнул я невольно, но
восклицанием моим только подлил к огню масла.

- Да, я буду лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не
останусь, - кричала она, рыдая. - И мать моя милостыню просила, а когда
умирала, сама сказала мне: будь бедная и лучше милостыню проси, чем...
Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу,
а все не один человек; у одного стыдно, а у всех не стыдно; так мне одна
нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я у всех и прошу. А
здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее всех; вот какая я злая!

И Нелли вдруг совершенно неожиданно схватила со столика чашку и
бросила ее об пол.

- Вот теперь и разбилась, - прибавила она, с каким-то вызывающим
торжеством смотря на меня. - Чашек-то всего две, - прибавила она, - я и
другую разобью... Тогда из чего будете чай-то пить?

Она была как взбешенная и как будто сама ощущала наслаждение в этом
бешенстве, как будто сама сознавала, что это и стыдно и нехорошо, и в то же
время как будто поджигала себя на дальнейшие выходки.

- Она больна у тебя, Ваня, вот что, - сказал старик, - или... я уж и
не понимаю, что это за ребенок. Прощай!

Он взял свою фуражку и пожал мне руку. Он был как убитый; Нелли
страшно оскорбила его; все поднялось во мне:

- И не пожалела ты его, Нелли! - вскричал я, когда мы остались одни, -
и не стыдно, не стыдно тебе! Нет, ты не добрая, ты и вправду злая! - и как
был без шляпы, так и побежал я вслед за стариком. Мне хотелось проводить
его до ворот и хоть два слова сказать ему в утешение. Сбегая с лестницы, я
как будто еще видел перед собой лицо Нелли, страшно побледневшее от моих
упреков.

Я скоро догнал моего старика.