Чтение 73–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

ее мужа нет дома; однако когда она услышала имя посетителя, узнала, с какими
людьми он виделся всего час назад, а также с кем он расстался несколько дней
тому назад, она призналась, что ее муж дома, и приказала его позвать.

Маркиз вошел в комнату. У него было открытое лицо и смеющиеся глаза. Его
заранее предупредили из Турина, и он знал, от чьего имени явился Изидор.

Слова королевы, которые передал молодой человек, преисполнили сердце
Фавра радостью. Все подавало ему надежду: заговор как нельзя более удался; в
Версале предусматривалось собрать тысячу двести всадников; каждый из них
должен был посадить на круп по одному пехотинцу, что вдвое увеличивало
количество солдат. От тройного убийства Неккера, Байи и Лафайета, которое
должно было осуществиться одновременно каждой из трех входящих в Париж
колонн: одной - через Рульские ворота, другой - через Гренельские, а третьей
- через Шайо, - было решено отказаться: полагали, что довольно будет
отделаться от Лафайета. А для этого было достаточно четырех человек, лишь бы
они были хорошо экипированы и вооружены. Им следовало дождаться минуты,
когда его экипаж, как обычно около одиннадцати часов вечера, покинет
Тюильри. Тогда двое должны будут скакать слева и справа от кареты, а два
других всадника - зайти спереди. Один из них, держа в руке пакет, прикажет
кучеру остановиться, объяснив это тем, что у него срочное сообщение для
генерала. А когда карета остановится и генерал покажется в окне, ему
выстрелят в голову из пистолета Это была единственная существенная поправка
к плану заговора; все прочее оставалось без изменений. Деньги выданы, люди
предупреждены, королю достаточно было лишь сказать "Да!" - и по знаку
маркиза де Фавра все незамедлительно началось бы.

Единственное, что вызывало беспокойство маркиза, это молчание короля и
королевы. И вот королева только что нарушила это молчание, прислав Изидора;
сколь бы туманны ни были слова, которые Изидору было поручено передать
маркизу и маркизе де Фавра, они имели огромное значение, потому что
принадлежали ее величеству.

Изидор обещал маркизу передать вечером королеве и королю уверения в его
преданности.

Молодой барон, как помнит читатель, приехал в Париж и в тот же день
отправился в Турин; в Париже у него не было другого пристанища, кроме
комнаты брата в Тюильри. В отсутствие графа он приказал его лакею отпереть
комнату.

В девять часов вечера он вошел в апартаменты принцессы де Ламбаль.

Он не был представлен ее высочеству; однако, хотя принцесса его не знала,
днем ее предупредила королева; когда лакей доложил о бароне, принцесса
поднялась и с очаровательной грацией, заменявшей ей ум, сейчас же увлекла
его в дружеское общество.

Король и королева еще не появлялись. Граф Прованский казался чем-то
обеспокоенным, он беседовал с двумя дворянами из своего ближайшего
окружения: г-ном де Лашатром и г-ном д'Авареем. Граф Лун де Нарбои переходил
от одного кружка к другому с легкостью человека, который всюду чувствует
себя как дома.

Это дружеское общество состояло из молодых дворян, устоявших перед манией
эмиграции. Среди ник были братья де Ламетт, многим обязанные королеве и еще
не успевшие перейти в стан ее врагов; г-н д'Амбли, один из самых светлых, а
может, и самых дурных умов той эпохи, как будет угодно читателю; г-н де
Кастри, г-н де Ферзей; Сюло, главный редактор остроумной газеты "Деяния
Апостолов" - все это были преданные сердца, но слишком горячие головы.

Изидор ни с кем из них не был знаком, однако благодаря его громкому
имени, а также особенной любезности, с которой его встретила принцесса, все
присутствовавшие протянули ему руки.

Кроме того, он принес новости от той, другой Франции, жившей за границей.
У каждого из присутствовавших кто-нибудь из родственников или друзей
находился на службе у принцев; Изидор всех их видел, он был словно живой
газетой.

Как мы уже сказали, Сюло был остроумным собеседником.

Сюло что-то рассказывал, и все громко смеялись. В тот день Сюло
присутствовал на заседании Национального собрания. Господин Гильотен
поднялся на трибуну, стал расхваливать изобретенную им машину, поведал об
успешном ее испытании утром того же дня и попросил позволения заменить ею
все другие орудия смерти - колесо, виселицу, топор, четвертование, -
попеременно приводившие в ужас Гревскую площадь.

Национальное собрание, соблазненное прелестями новой машины, уже готово
было ее одобрить.

По поводу Национального собрания, г-на Гильотена и его машины Сюло
сочинил на мотив менуэта "Exaudet" песенку, которая должна была на следующий
день появиться в его газете.

Эта песня, которую он напевал вполголоса в окружавшем его веселом
обществе, заставила слушателей так громко и искренне рассмеяться, что король
с королевой, услыхали их смех еще из передней. Бедный король! Сам он давно
уже не смеялся и потому решил непременно осведомиться о предмете, который
мог в столь печальные времена вызвать такое бурное веселье.

Само собою разумеется, что как только один лакей доложил о короле, а
другой - о королеве, то все шушукания, смех, разговоры сейчас же стихли и
наступила благоговейная тишина.

Вошли две венценосные особы.

Чем более революционно настроенные умы города отказывали монархии в
почтении, тем больше в узком кругу истинные роялисты подчеркивали свое
уважение, будто невзгоды только придавали им новые силы. Как год 89-й был
годом черной неблагодарности, так 93-й явился выражением самозабвенной
преданности.

Принцесса де Ламбаль и принцесса Елизавета завладели вниманием королевы.

Граф Прованский подошел к королю засвидетельствовать свое почтение и
поклонился со словами:

- Брат! Нельзя ли нам сыграть в карты приватно: только вам, королеве, мне
и кому-нибудь из ваших близких друзей, - чтобы под видом виста мы могли
побеседовать без помех?

- С удовольствием! - отвечал король. - Поговорите с королевой.

Граф Прованский подошел к Марии-Антуанетте, беседовавшей в это время с
Шарни; барон раскланивался с королевой и говорил ей вполголоса:

- Ваше величество! Я видел нынче маркиза де Фавра и имею честь сообщить
вам нечто весьма важное.

- Дорогая сестра! - молвил граф Прованский. - Король выразил желание,
чтобы мы сыграли партию в вист вчетвером; мы объединимся против вас, а
вашему величеству король предоставляет право выбора партнера.

- Ну что же, мой выбор сделан, - отвечала королева, сразу смекнув, что
партия в вист - только предлог. - Барон де Шарни, вы будете с нами играть, а
за игрой расскажете о новостях из Турина.

- Как? Вы приехали из Турина, барон? - спросил граф Прованский.

- Да. А по дороге я заехал на Королевскую площадь, где встретился с
человеком, всем сердцем преданным королю, королеве и вашему высочеству.

Принц покраснел, кашлянул и удалился. Он любил недомолвки и был
чрезвычайно подозрителен: прямота и искренность барона вызывали в нем
беспокойство.

Он взглянул на г-на де Лашатра, тот подошел к нему, получил приказания и
исчез.

Тем временем король отвечал на приветствия дворян, а также тех
немногочисленных дам, которые еще бывали на вечерах в Тюильри.

Королева подошла к супругу, взяла его под руку и увела играть.

Подойдя к карточному столу, он поискал взглядом четвертого игрока, но
увидал только Изидора.

- Ага! Господин де Шарни! - заметил он. - В отсутствие брата вы будете у
нас четвертым; лучшую замену ему трудно было бы придумать! Милости просим!

Он жестом пригласил королеву садиться, потом сел сам, за ним - его
высочество.

Королева знаком пригласила Шарни, и он последним занял свое место.

Принцесса Елизавета подошла к козетке, стоявшей за спиной короля, и,
опустившись на колени, положила руки на спинку его кресла.

Игроки сыграли несколько партий, перебрасываясь ничего не значившими
словами.

Наконец, убедившись в том, что все держатся от их стола на почтительном
расстоянии, королева решилась обратиться к его высочеству со словами:

- Брат! Барон вам сообщил, что он приехал из Турина?

- Да, - отвечал тот, - я об этом что-то слышал.

- Он сказал вам, что граф д'Артуа и принц де Конде настойчиво приглашают
нас к себе?

Король сделал нетерпеливое движение.

- Братец! - шепнула принцесса Елизавета ангельским голоском. -
Пожалуйста, послушайте.

- И вы туда же, сестричка? - спросил он.

- Я - больше, чем кто бы то ни было, дорогой Людовик, потому что я больше
всех вас люблю и очень за вас боюсь.

- Я также сказал его высочеству, - заметил Изидор, - что, возвращаясь
через Королевскую площадь, я около часу провел в доме номер двадцать один.

- В доме номер двадцать один? - переспросил король. - А что это за дом?

- Там живет один дворянин, - отвечал Изидор, - который, как и все мы,
весьма предан вашему величеству и, как все мы, готов умереть за короля;
однако он энергичнее нас и потому уже составил план.

- Какой план? - поднимая голову, спросил король.

- Если я рискую своим рассказом об этом плане вызвать неудовольствие
короля, то я умолкаю.

- Нет, нет, продолжайте, - с живостью перебила его королева. - Существует
много людей, замышляющих какие-то козни против нас; мы слишком мало знаем
таких, которые готовы были бы нас защитить; прощая нашим недругам, мы в то
же время питаем признательность по отношению к нашим друзьям. Господин
барон! Как зовут этого дворянина?

- Маркиз де Фавра.