продолжала идти ровно. Погоревав, она пересилила горе.
всеми парадоксами и превратностями. Смерть была ей немила, но Лиза знала,
что смерть существует, и приход ее не потряс Лизу.
по-настоящему он в нее не верил. В его мире не было места смерти. Все
окружающее вместе с ним было бессмертно. Так что реальная смерть грянула как
кощунственное оскорбление, как отрицание бессмертия, в которое он верил всем
нутром, - и от первой же этой трещины в стене обрушилась вся его крепость.
По-моему, он всегда думал, что сможет переспорить смерть. Она мыслилась ему
как личный враг, которого он может победить.
горевала, но и горюя ставила тушить фасоль, испекла шесть пирогов и в
точности рассчитала, сколько чего понадобится для достойной трапезы после
похорон. И могла, горюя, присмотреть за тем, чтобы на Самюэле была свежая
белая рубашка и чтобы его черный тонкого сукна костюм был чист, без пятен, и
башмаки начищены. Быть может, для семейной жизни требуется именно такая
разница характеров, скрепляющая брак двойной и тройной скрепой.
сам процесс принятия увечил ему душу. После того как решено было ехать
гостить в Салинас, Лиза не спускала с него глаз. Своим заботливо-материнским
чутьем она знала: Самюэл что-то задумал, хоть и не ведала, что именно. Но
она была реалистка и потому радовалась случаю навестить детей, поглядеть на
них и на внучат. У Лизы не было привязанности к месту, к дому. Дом - это
лишь промежуточная остановка по пути на Небеса. Труд сам по себе был ей
малоприятен, но она трудилась, ибо иначе нельзя. И утомилась Лиза. С каждым
утром ей все тяжелее становилось вставать с постели, одолевать ломоту и
онемелость, хоть она их неизменно одолевала.
грязнится, где не надо готовить еду и мыть посуду. По секрету говоря, она не
все небесное одобряла без оговорок. Слишком много там пения, и непонятно,
как Избранные - при всей их праведности - могут долго выдерживать райское
обетованное безделье. Нет, она и на небе найдет себе работу. Там непременно
сыщется чем занять руки - прохудившееся облачко заштопать, усталое крыло
растереть лекарственным бальзамом. Время от времени придется, может,
перевертывать у небесных хламид воротники - и, положа руку на сердце, не
верится, чтобы даже и на Небесах не завелось где-нибудь в углу паутины,
которую надо снять тряпкой, навернутой на швабру.
пугалась: нет ли в этой радости чего-либо греховного? Не окажутся ли
кощунственными шатокуанские проповеди? Но ведь ходить на них не обязательно,
и она вряд ли пойдет. Самюэл расскачется на воле - за ним нужен будет глаз.
"Молодо-зелено, за руку надо водить" - так думала она о нем когда-то, так
думала и до сих пор. И хорошо, что ей было невдомек, какая мысль владеет
душой Самюэла и - через душу - к чему приуготовляет тело.
сроднился и теперь, уезжая, точно нож вонзал в родное существо. Но
расстаться решено - и Самюэл расставался по всей форме. Он нанес визиты всем
соседям - старинным друзьям, помнившим былое, от которого мало что осталось.
И когда прощался с ними, то чувствовалось - прощается он навсегда. Самюэл
глядел теперь на горы и деревья и даже на лица, словно запоминая их навек.
здесь. Адам стал немолод. Мальчикам исполнилось одиннадцать, а Ли - ну,
он-то не слишком изменился. Ли шагал рядом с тележкой Самюэла, подъезжающей
к конюшне.
работы. И стараюсь хоть раз в месяц бывать в Сан-Франциско.
никуда, мол, не уйдет. А вот когда заходит, тогда каемся-кручинимся.
китайцем.
императрицы уже нет. Китай свободен. Маньчжуры больше не правят нами, и мы
не косим кос. Отменены указом нового правительства. В Китае не осталось ни
единой косы.
Трудно привыкнуть к новому удобству.
времена?
мальчики, должно быть, уже большие?
они растут, и слегка помогая их росту.
им жизнь. Но я с мальчуганами в дружбе - да, мы друзья. Отца они чтут, а
меня, думается, любят. И они очень разные. Вы не представляете, какие
разные.
хитер, зорок, смуглолиц, а брат его - такие нравятся с первого взгляда, и
чем больше узнаешь, тем больше нравятся.
упреков. Он непрестанно борется за место под солнцем, а брату и бороться не
надо.
почему. Воспитание одно, и кровь одна, и вроде бы должны быть схожи, а на
самом деле нет, все разные.
где открывался вид на долину.
занавешенное, а взгляд обобщеннобеглый, не вбирающий деталей. Остановившись,
оба поглядели на салинасскую долину, зеленую от ранних дождей.
Ты думал, я переменюсь. А я не переменился.
героем?
перед единственным зрителем - самим собою.
Я рад тебе. Но зачем ты лезешь мне в душу?
всюду. А тут вся эта земля пропадает зря, и человек рядом со мной зря
пропадает. Транжирство получается. А транжирства я себе никогда не мог
позволить, и мне неприятно глядеть. Разве это хорошо, чтобы жизнь проходила
втуне?
лучше так и будет. Видно, нет во мне энергии, или храбрости нет.
Неожиданно Адам спросил: - До тебя не доходил слух, будто Кэти в Салинасе?
Ничего такого не слыхал?
колею души Адама - вошел неохотно, устало; он думал, что у Адама уже
покончено с Кэти.
именно учить. Знаю, что лучше бы тебе не грезить о несбывшемся, а вырваться
на вольные ветры земли. Я говорю это тебе, а сам перебираю в памяти былое
вот как выгребают из-под салуна мусор и перемывают в поисках золотых
песчинок, просыпавшихся в щели пола. Этакое золотоискательство по мелочишке,
для старичишки. А ты не старик еще, Адам, тебе рано жить воспоминаниями.
Тебе надо накопить новых воспоминаний, чтобы в старости золотодобыча была
обильнее. Адам слушал потупясь. шевеля желваками на скулах. - Так, так, -
сказал Самюэл, глянув на него, - Сжимай упрямо зубы. Как мы цепляемся за
свою неправоту! Хочешь, опишу тебе твои грезы, чтобы ты не думал, что первый
этим мучишься. Вот лег ты, задул лампу - и она встает в дверях, очертясь
Афанасьев Роман
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Перумов Ник
Лукин Евгений