просто вне себя, дальше некуда.
окно буду разговаривать с тобой и с остальными. Лучше тебе уйти и не
унижаться, как ты унижаешься, а я объясню тебе прямо и ясно, что будет, ты
же обожаешь объяснения, ты -- истинное дитя этих пяти тысяч лет. Если ты,
поддавшись чувству дружбы и диагнозу, который мне поставил, бросишься на
меня, я отпрыгну в сторону -- не знаю, помнишь ли ты еще, как мы мальчишками
на улице Анчорена упражнялись в дзюдо, -- а ты продолжишь свою траекторию,
вылетишь в окно и шлепнешься на четвертую клетку, так что только мокрое
место останется, но это в лучшем случае, потому что скорее всего ты упадешь
не дальше второй.
наполняются слезами. И как рукой, издали, он словно погладил его по волосам.
Реморино хотел было войти (из-за спины у него выглядывали еще два санитара),
но Тревелер сгреб его за плечи и вытолкнул в коридор.
порядке. Его надо оставить одного, сколько можно донимать человека.
и додекалог, Оливейра закрыл глаза и подумал, что ему здесь очень хорошо, а
Тревелер и в самом деле ему словно брат. Он услыхал, как дверь закрылась и
голоса стали удаляться. Потом дверь снова открылась в тот самый момент,
когда веки Оливейры с трудом начали подыматься.
доверяю.
беспокоится.
прежде, чем вернуться к окну, опустил лицо в умывальник и стал пить, как
животное, жадно глотая и отфыркиваясь. Слышно было, как внизу распоряжался
Реморино, отсылая больных по комнатам. Когда он снова выглянул в окно,
освеженный и успокоившийся, он увидел, что Тревелер стоит рядом с Талитой,
положив ей руку на талию. После того, что Тревелер только что сделал, все
вокруг заполнилось чудесной умиротворенностью, и невозможно было нарушить
эту гармонию, пусть она нелепа, но она тут и такая осязаемая, зачем кривить
душой, по сути, Тревелер есть то, чем бы должен быть он, просто у Тревелера
немного меньше этого треклятого воображения, он -- человек территории, он --
непоправимая ошибка целого рода, пошедшего по ложному пути, однако как
прекрасна эта ошибка, сколько красоты в этих пяти тысячах лет, в этой
неверной и ложной территории, как прекрасны эти глаза, минуту назад
наполнившиеся слезами, и этот голос, посоветовавший ему: "Закройся на
щеколду, я им не очень-то доверяю", сколько любви в этой руке, обнявшей
женщину за талию. "А может быть, -- подумал Оливейра, отвечая на дружеские
жесты доктора Овехеро и Феррагуто (несколько менее дружеские), --
единственный возможный способ уйти от территории -- это влезть в нее по
самую макушку?" Он знал: стоит ему еще раз подумать об этом (еще раз об
этом) -- и ему представится человек, ведущий под руку старуху по стылым
улицам, под дождем. "Как знать, -- подумал он. -- Как знать, может, я был у
самого края, да остановился, может, там-то и был ход. Ману бы его нашел, я
уверен, дурак-то он дурак, этот Ману, но искать никогда не ищет, а я --
наоборот..."
Феррагуто к явному неудовольствию Овехеро. -- Пари вы уже выиграли, не так
ли? Поглядите на Куку, как она огорчена...
цирковой опыт, вы же не станете волноваться из-за чепухи.
Почему бы вам не поступить, как предлагает муж? Я так хотела, чтобы мы
выпили кофе все вместе.
хотел с вами посоветоваться насчет двух французских книжек.
а мы идем завтракать.
тишине, наступившей вслед за ее отповедью, Тревелер с Оливейрой встретились
взглядами так, словно две птицы столкнулись на лету и, опутанные сетью,
упали на девятую клеточку, во всяком случае, заинтересованные лица получили
от этого не меньшее удовольствие. Кука с Феррагуто лишь бурно дышали, пока
наконец Кука не открыла рот и не завопила: "Что значат ваши оскорбительные
слова?" -- а Феррагуто только выпячивал грудь и мерил Тревелера
презрительным -- сверху вниз -- взглядом, а тот глядел на свою жену с
восхищением, хотя отчасти и с упреком, и тут наконец Овехеро нашел
подобающий случаю научный выход и сухо сказал: "Типичный случай истерикус
латиноамерикус, пойдемте со мной, я дам вам успокоительное", а в это время
Восемнадцатый, нарушив приказ Реморино, вышел во двор с сообщением, что
Тридцать первая в беспокойном состоянии и что звонят по телефону из
Мар-дель-Плата. Его насильственное выдворение, которое взял на себя
Реморино, помогло администрации и доктору Овехеро покинуть двор, не слишком
поступившись своим авторитетом.
думал, фармацевтички гораздо воспитаннее.
ее даже на смертном одре.
видите ли.
только бананом не соблазняли. Удивляюсь, как ты не послал их к чертовой
матери.
чтобы ответить на доброту этих двоих, разговаривавших с ним и глядевших на
него с клеток классиков, потому что Талита, сама того не зная, стояла в
третьей клетке, а Тревелер одной ногой стоял на шестой, и потому
единственное, что можно было сделать, это чуть шевельнуть правой рукой,
робко, в знак привета, и сидеть так, глядя на Магу, на Ману, и думать про
себя, что в конце концов встреча все-таки состоялась, хотя и не могла
длиться дольше, чем этот ужасно сладостный миг, когда лучше всего, пожалуй,
не мудрствуя лукаво, чуть наклониться вниз и дать себе уйти -- хлоп! И
конец.
С ДРУГИХ СТОРОН
считаешь, не привести ли ее в Клуб? Этьен с Рональдом будут от нее в
восторге, она совсем сумасшедшая.
вид.
сейчас, когда ты в прочувствованных словах описывал похороны, у меня эти сны
перемешались с другими воспоминаниями. Наверное, и вправду церемония
получилась волнующая, че. Довольно необычное дело -- одновременно находиться
в трех разных местах, но сегодня со мной происходит именно такое, может
быть, под влиянием Морелли. Да, да, я сейчас расскажу. Вернее, в четырех
местах одновременно. Я приближаюсь к вездесущности, че, а оттуда -- прямо в
психи... Ты прав, наверное, я не увижу Адголь, сковырнусь гораздо раньше.
тому, что почувствовал ты, если ты это почувствовал.
утренний сон, который еще жив и не идет из головы. Кое-какие подробности с
Полой, от которых я тебя избавляю, твое яркое описание погребения малыша, и
только теперь понимаю, что одновременно я еще отвечал Тревелеру, моему
буэнос-айресскому другу; этот Тревелер, при всей его распроклятой жизни,
понял мои стихи, которые начинались так, вдумайся немного: "Я снюсь тебе
унитазом". Это просто; если ты вдумаешься, может, и ты поймешь. Ты
возвращаешься к яви с обрывками привидевшегося во сне рая, они повисают на
тебе, как волосы утопленника: страшное омерзение, тоска, ощущение
ненадежности, фальши и главное -- бесполезности. И ты проваливаешься внутрь
себя и, пока чистишь зубы, чувствуешь себя и впрямь унитазом, тебя поглощает
белая пенящаяся жидкость, ты соскальзываешь в эту дыру, которая вместе с
тобой всасывает нечистоты, слизь, гной, струпья, слюну, и ты даешь унести
себя в надежде когда-нибудь вернуться в другое и другим, каким ты был до
того, как проснулся, и это другое все еще здесь, все еще в тебе, в тебе
самом, но уже начинает уходить... Да, ты на мгновение проваливаешься внутрь
себя, но тут защита яви -- ну и выраженьице, ну и язык -- бросается на тебя
Белоусов Валерий
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Акунин Борис