повел к креслу, и при этом заметил - они холодные как лед. Придвинул
другое кресло, сел на широкий подлокотник. Он был растерян, не мог вы-
молвить ни слова. Ведь он не сомневался, что между ними все кончено бес-
поворотно. И теперь чувство было примерно такое же, как если бы прачеч-
ная гостиницы в Горячих ключах вдруг наводнила гостиницу "Метрополь"
грязным бельем за целую неделю и ему надо было сейчас же все это перес-
тирать. Несколько раз хотел он заговорить и всякий раз не решался.
тельно улыбнулась.
вил его. Руфь повторила.
чувствовал себя тупым и неловким, но, хоть убей, не знал, что сказать.
Да было бы легче, если бы сюда вторглась прачечная Горячих ключей. Он бы
просто засучил рукава и принялся за работу.
и чуть распустила шарф на шее.
молчания.
ты пришла сюда?
тела тебя видеть. Я пришла сказать тебе, что была ужасно глупая. Я приш-
ла, потому что больше не могу без тебя, потому что сердце рвалось к те-
бе, потому что... потому что очень хотела прийти.
на плечо, еще миг - и прильнула к нему, а Мартин по неизменной своей
доброте и снисходительности вовсе не желал ее обидеть, он понимал, что
оттолкнуть ее, когда она вот так рванулась к нему, - значит жестоко ее
оскорбить, ибо нет для женщины обиды горше, и он обнял Руфь и прижал к
себе. Но не было жара в этом объятии, не было нежности. Она прижалась к
нему, вот он ее и обнял, только и всего. Руфь прильнула к нему, а потом
потянулась, обхватила руками его шею. Но его не обдало жаром, лишь было
неловко и неудобно.
в руки. Ну вот, мне уже лучше.
мевать перестал. Теперь он знал, зачем она пришла.
тяжко вздохнув, сказал Мартин. Потом прибавил: - А теперь, я полагаю,
твоя мамаша хочет, чтобы ты вышла за меня.
глазами заплясали ряды цифр - его гонорары.
нашу помолвку, - вслух размышлял Мартин. - Я совсем не изменился. Я тот
же самый Мартин Иден, даже стал хуже - я теперь курю. Ты разве не
чувствуешь, как от меня несет табаком? В ответ Руфь прижала к его губам
пальчики - очень мило, игриво, в ожидании поцелуя, которым Мартин, быва-
ло, отзывался на это. Но нежного поцелуя не последовало. Мартин подож-
дал, пока она отняла пальчики, и продолжал:
Больше того, и не собираюсь искать. И по-прежнему убежден, что Герберт
Спенсер великий, благородный человек, а судья Блаунт непроходимо глуп. Я
на днях у него обедал, лишний раз убедился.
полагать, она послала тебя?
мама бы мне разрешила?
разу меня не поцеловал. Ты как каменный. Подумай, на что я решилась! -
Вздрогнув, она огляделась по сторонам, хотя во взгляде ее сквозило и лю-
бопытство. - Подумай только, куда я пришла.
тина слова Лиззи.
меня не было работы? Когда я голодал? Когда я был тот же, что теперь, -
как человек, как художник, тот же самый Мартин Иден? Вот вопрос, над ко-
торым я бьюсь уже много дней, - это не только тебя касается, но всех и
каждого. Ты видишь, я не изменился, хотя меня вдруг стали очень высоко
ценить и приходится все время напоминать себе, что я - прежний. Та же
плоть у меня на костях, те же самые пальцы на руках и на ногах. Я тот же
самый. Я не стал ни сильнее, ни добродетельнее. И голова у меня все та
же. Я не додумался ни до единого нового обобщения ни в литературе, ни в
философии. Как личность я стою ровно столько же, сколько стоил, когда
никому не был нужен. А теперь чего ради я им вдруг понадобился, вот что
непостижимо. Сам по себе я им наверняка не нужен, ведь я все такой же,
как прежде, когда не был им нужен. Значит, я нужен им из-за чего-то еще,
из-за чего-то, что вне меня, из-за того, что не я! Сказать тебе, в чем
соль? Я получил признание. Но признание - вовсе не я. Оно обитает в чу-
жих умах. И еще я всем нужен из-за денег, которые заработал и зарабаты-
ваю. Но и деньги - не я. Они есть и в банках и в карманах первого
встречного. Так что же, из-за этого я тебе теперь понадобился - из-за
признания и денег?
знаешь, я люблю тебя, и я здесь оттого, что люблю тебя.
говорю: если ты меня любишь, как же это получилось, что теперь ты любишь
меня гораздо сильнее, чем прежде, когда твоей любви хватило лишь на то,
чтобы мне отказать?
любила тебя! И теперь я здесь с тобой.
сить твою любовь и понять, что она такое.
долгим испытующим взглядом. Хотела было заговорить, но заколебалась и
передумала.
Когда я был совершенно такой же, как теперь, никто, кроме людей из моего
прежнего окружения, ни в грош меня не ставил. Когда все мои книги были
уже написаны, никто из тех, кто читал рукописи, ни в грош их не ставил.
В сущности, сочинительство даже роняло меня в их глазах. Словно это за-
нятие если не вовсе позорное, то предосудительное. Все и каждый тверди-
ли: "Иди работать".
биться положения в обществе". Простое слово "работа", как многое из на-
писанного мною, тебя оскорбляет. Звучит слишком грубо. Но поверь, было
не меньшей грубостью, когда все вокруг поучали меня, как лодыря без сты-
да и совести. Но не будем отвлекаться. Меня напечатали, публика меня за-
метила, и от этого твоя любовь совершенно преобразилась. За Мартина Иде-
на, чья работа была уже сделана, чьи книги были уже написаны, ты выхо-
дить не хотела. Твоя любовь к нему была недостаточно сильна, чтобы ты
стала его женой. А теперь она достаточно сильна, и я поневоле делаю вы-
вод: любовь твоя стала сильнее оттого, что меня напечатали и публика ме-
ня заметила. О гонорарах не упоминаю, ты о них, пожалуй, не думала, но,
уж конечно, твои родители стали относиться ко мне по-другому в том числе
и из-за них. Все это, разумеется, не лестно для меня. Но, что еще хуже,
заставляет меня усомниться в Любви, в таинстве любви. Неужто любовь так
примитивна и вульгарна, что должна питаться внешним успехом и признанием
толпы? Похоже на то. Я сидел и думал об этом, пока у меня голова не пош-
ла кругом.
волосам Мартина. - Пусть больше не идет кругом. Попробуем начать снача-
ла. Я все время тебя любила. Да, конечно, я оказалась слабой, подчини-
лась маме. Мне не следовало так поступать. Но ведь ты так часто и с та-
кой снисходительностью говорил о человеческих слабостях и заблуждениях.
Будь снисходителен и ко мне. Я ошиблась. Прости меня.
чего прощать, простить легко. Ты не сделала ничего такого, что требует
прощения. Каждый поступает как умеет, большего не дано. С таким же успе-
хом я могу просить у тебя прощения за то, что не шел работать.
могла любить тебя и не желать тебе добра.
ее попытку возразить. - Ты загубила бы меня как писателя, загубила бы
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Афанасьев Роман
Махров Алексей