цен.
женщину, правая рука которой в шине. Меня обдает запахом перевязочных
материалов. Больница стоит среди темноты, как световая крепость. Почти все
окна освещены; кажется, что полна каждая палата. При инфляции люди умирают
быстро. Нам это тоже известно.
официального часа закрытия магазинов. Мы с владелицей заключили соглашение.
Она получила от нас для своего мужа надгробие средней стоимости, а нам за
это разрешается приобрести товаров на шесть долларов по курсу доллара
от второго сентября. Это как бы продленная форма товарообмена. Ведь обмен и
так всюду вошел в моду. Старые кровати меняют на канареек и безделушки,
фарфор на колбасу, драгоценности на картофель, мебель на хлеб, рояли на
окорока, подержанные бритвы на очистки овощей, поношенные шубы на
перелицованные френчи, вещи, оставшиеся после умерших, на продукты питания.
Месяц назад, при продаже обломка мраморной колонны на цоколе, у Георга даже
были шансы приобрести почти новый смокинг. Лишь с большой грустью отказался
он от этого, так как суеверен и считает, что в одежде еще долгое время
остается часть самого покойника. Вдова заверила Георга, что отдавала смокинг
в химчистку; таким образом, его можно считать совсем новым и надеяться, что
пары хлора изгнали умершего из каждой складки. Георг очень колебался -
смокинг был прямо сшит на него - и все же не решился пойти на это.
голодными глазами рассматриваю выставленные в витрине товары. Затем устало
бреду домой. Среди двора стоят шесть маленьких могильных плит из песчаника.
Они еще девственно чисты, никаких имен на них не высечено. Их сделал Курт
Бах. Правда, это издевательство над его талантом, такие плиты - обычная
работа каменотесов, но в данное время у нас нет заказов на львов и на
памятники павшим воинам - вот Курт и готовит про запас маленькие дешевые
плиты, которые всегда нужны, особенно сейчас, осенью, когда, так же как и
весной, начнется массовое умирание. Об этом уж позаботятся и грипп, и голод,
и плохое питание, и ослабленная сопротивляемость организма.
застекленную дверь виден свет из гостиной, где шьют траурные платья. Окно в
комнате старика Кнопфа темно. Вероятно, он уже умер. Нам следовало бы
водрузить на его могилу черный обелиск, думаю я, этот мрачный каменный
палец, указующий на небо. Для Кнопфа обелиск был как бы второй родиной, а
вот уже двум поколениям Кролей не удавалось продать этого черного
обвинителя.
кресле, обложенный, как обычно, иллюстрированными журналами. Кружок,
изучающий великосветскую жизнь, членом которого он является, прислал ему как
раз новую пищу. Однако не это главное: он сидит в смокинге, в крахмальной
сорочке и даже в белом жилете - прямо картинка из журнала "Холостяк".
инстинкта ты принес в жертву жажде удовольствий. Это же смокинг вдовы!
насколько женщины изобретательнее нас. Это другой смокинг. Вдова обменяла
свой у портного и таким образом расплатилась со мной, не задевая моей
чувствительности. Видишь - смокинг вдовы был на дешевом атласе, а этот на
чистом шелку. И под мышками меньше жмет. А цена из-за инфляции в золотых
марках та же; и этот элегантнее. Так, в виде исключения, даже
чувствительность бывает вознаграждена.
толку Георга и утверждать, что и этот, вернее всего, принадлежал покойнику.
Да и что, в сущности, не получено нами от покойников? Наш язык, наши
привычки, наши познания, наше отчаянье - все! На фронте, особенно в
последний год войны, Георг носил столько мундиров, снятых с умерших,
порой еще в пятнах крови и с залатанными дырками от пуль, что в нем теперь
говорит уже не только неврастеническая чувствительность, а протест и жажда
мира. И воплощением мирной жизни является для него то, что можно уже не
носить одежды покойников.
де Путти? - осведомляюсь я.
можно скорее перевести деньги в реальные ценности - в машины, меха, тиары,
собак, дома, акции, вложить в производство фильмов, - но только им это
сделать легче, чем нам.
неописуемой элегантности. На мужчинах, подобно Георгу, смокинги и фраки.
в Берлин. На три дня. В один прекрасный день, когда инфляция кончится и
деньги опять станут деньгами, а не водой. Пока я, как видишь, готовлюсь.
самодовольством этого светского льва.
марок, подбрасывает ее и безмолвно опускает в карман. Я разглядываю его, и
меня гложет зависть. А он сидит с беззаботным видом, из бокового кармана
торчит сигарета, и она не будет горька, словно желчь, как сигара,
поднесенная мне Вернике. На той стороне улицы живет Лиза, и она влюблена в
него просто потому, что он родился в семье, имевшей торговое дело, а ее отец
существовал на случайные заработки. Она девочкой восхищалась Георгом, его
белым отложным воротником и матросской шапочкой на тогда еще густых
кудрях; а ей приходилось донашивать платья, перешитые из материнских. Так
это восхищение в ее душе и осталось. Георгу уже не нужно делать никаких
дополнительных усилий, чтобы покорить ее. Лиза, вероятно, даже не замечает,
что он облысел: для нее он все тот же буржуазный принц в матросском
костюмчике.
берет с подоконника банку шпротов и указывает на полбулки и кусок масла.
заурядного города?
меня слюнки потекли. А сейчас я их видеть не могу.
роскошный смокинг, не "динируешь" в бывшем отеле "Гогенцоллерн" или
теперешнем "Рейхсгофе"? Икра и устрицы?
оставаясь только торговцем надгробиями, тоскующим по высшему обществу?
хриплое восторженное восклицание. Георг повертывается анфас и засовывает
руки в карман, чтобы лучше был виден белый жилет. А Лиза тает, насколько она
может таять. Она завертывается в кимоно, исполняет нечто вроде арабского
танца, сбрасывает кимоно и вдруг, нагая, выступает темным силуэтом на фоне
освещенного окна, снова набрасывает кимоно, ставит лампу рядом с собой, и
вот она опять перед нами - смуглая и горячая, вся покрытая летящими
журавлями, и на ее жадных губах появляется белозубая улыбка, словно она
держит во рту гардению. Георг принимает поклонение, точно паша, и
предоставляет мне прини мать участие в этой сцене, как будто я евнух,
который в счет не идет. Этим мгновением он снова надолго закрепляет в душе
Лизы образ мальчика в матроске, некогда столь импонировавшего оборванной
девчонке. Притом Лизу, которая чувствует себя как дома в "Красной мельнице"
среди спекулянтов, смокингом не удивишь; но на Георге это, конечно, нечто
совсем другое. Он - как чистое золото.
перегрызть артерии, писать сколько угодно стихов, пустить прахом свой
гранитный завод - он все равно не добился бы того, чего ты добиваешься,
просто позируя, как манекен.
сложных ходов, если того же можно достичь гораздо более простыми способами.
Это одно из самых мудрых правил жизни. Применять его на деле очень трудно.
Особенно интеллигентам и романтикам.
достичь того же с помощью новых брюк. Тогда ты не раздражаешь другого
человека, ему не нужно делать усилия, чтобы дотянуться до тебя, ты
сохраняешь спокойствие и непринужденность, а то, что является предметом
твоего желания, выражаясь образно, само дается тебе в руки.
Когда ешь шпроты, легко капнуть.
счастье. Еще одно ценное правило.
горечью спрашиваю я этого легкомысленного чревовещателя жизнен ной
мудрости. - Жаль, когда подобные пошлости бросаются просто так, на ветер.
меланхолик да еще занимается нашей профессией, должен делать все возможное,
чтобы подбодрить себя, и при этом не следует быть слишком разборчивым. Вот
тебе еще одно правило.
шпротами, удаляюсь в свою комнату. Но я и тут не могу излить свои чувства