сущности, ничтожности этой утраты,- лицо Смура стало серым, пепельным, губы,
всегда алые и напряженные, побелели, опустились и задрожали.
возьми,- сказал, протянув в фантик из-под "барбариса" завернутое энзе,
кусочек серо-зеленого вещества со зведнозолотистымн вкраплениями.
новым ужасным подозрением интриган.- Поздно проснулся, можешь теперь
засунуть его себе... Засунь себе, - задохнулся всегда так комично и
принципиально щепетильный в выборе слов Димон,- засунь себе в задницу вместо
мозгов, дурак... Дурак,- повторил Смолер раз пять.- Скотина, комедиант,
князь кошкин-мышкин, шизо...
валял - ничего, а теперь обиделся, ну, прости, прости, убогий ты наш,
прости...
стену, самозабвенно приговаривая:
сладким чмоканьем и принявшийся с нескрываемым удовлетворением подсчитывать:
назад) стучаться головой в резную дубовую дверь и, кстати, также, в
общем-то, из-за пустяка, из-за медсестрой Лаврухиной посеянной (естественно,
и на треть не прочитанной) книги с названием "Колыбель для кошки". Впрочем,
тот давний (недавний?) приступ неподдельного отчаяния был встречен жалостью,
отчего лишь усилился и перешел в постоянное и неизбывное чувство отвращения
к доброй сестре милосердия.
тело свое и "машину" не предлагали, более того, самый терпеливый из всех
людей на свете, увы, обнаружил предел добродетели.
бережно и плавно, как сосуд, полный благородного и великолепного нектара
(слегка, правда, прогоркшего эа сутки, прокисшего, начавшего от неумеренных
добавок бродить и пениться), Бочкарь встал, косо, без сожаления посмотрел на
психующего С-м-о и, объявив: "я тебя прощаю", вышел.
всегда, пример для подражания выбрав самый неподходящий, рванулся Мишка
Грачик, Лысый.
заблуждения и смещные иллюзии, то этого момента Лысый ждал давно и страстно,
не просто ждал, верил,- именно Коля, Эбби Роуд, в конце концов встанет и
лишит всю безумную компанию своего покровительства:
опьянении удачей, едой, пивом и дымом, казалось Лысому,- привела его судьба
в прекрасное четвертое измерение Коли Бочкарева, а сегодня взор просветлел,
голова прояснилась, не в волшебную долину, не в страну алых маков, а в
подъезд и подворотню, куда, похоже, и Эбби Роуда затянули не то обманом, не
то силком.
они, и Лапша, и Смур, выглядели как-то не так, иначе, симпатичнее (насчет
Винта, похмелье лет с пятнадцати врачевавшего футбольчиком, "дыр-дыром",
сомнений-то ни малейших не было), но эти двое, даже и непонятно теперь, как
они с Колей рядом оказались.
сознательно сделал ноги, смылся. Выполнил задуманное, реализовал побуждение,
зародившееся едва ли не в то самое мгновение, когда он, Мишка, Ken'ом
Hensley возбужденный, мечтою окрыленный, конец своего сна наяву принял за
случайный разрыв пленки и, усаживаясь между Смуром и Эбби Роудом, не удержал
глупого восклицания:
(вернее, слово вклеили, в коем на четыре дружные согласные "б", "з", "д" и
"т" приходилась всего одна и та бравой, звонкой, авангардной тройкой
приглушенная гласная).
навстречу за лимонадом посланному Штучке, делал за шагом шаг, оставлял за
спиной вагон за вагоном, но, увы, сопоставляя в уме скорость приближения к
столице с пустотой в кармами, и не удивительно, что повернул обратно.
замечательных людей на свете, ясновидцем и прорицателем, первым математиком
первой физматшколы, обитателем неэвклидовых пространств чувствовал себя
Грачик пусть не утренний задор и надежду обретшим, но уж, определенно,
готовым если не пешком до столицы дотопать, то уж пересидеть в каком-нибудь
укромном уголке ночь вполне.
Все, happines, complacency, satisfaction, serenity, радость без конца и без
края, одна лишь она впереди, и не нужны никакие билеты, пропуска и мандаты,
все произойдет само собой по бочкаревскому велению, по грачиковскому
хотению.
избавлению и Колиной удали, что, стоя в дальнем тамбуре перед сгорбившимся,
на откидном стуле покой обретающим в набивании косяка Эбби Роудом, лишь
усилием воли удержался и не погладил мечтателя по забубенной голове. И
невнятное, в обильной слюне полуутопленное бормотание: "...несчастный, он не
слышит... не слышит и не услышит... больной, больной... вот кому
действительно надо лечиться... да всем, всему миру надо бы... нормальному
человеку дышать уже нечем... лом, чувак, лом... но я его прощаю... мы, мы их
всех прощаем..." - казалось Лысому забористей битяры имени Чарлза Диккенса.
Конечно, Колино трансцендентальное "мы" (Зайка, Зайка, к тебе еду, к тебе)
принял бедняга на свой счет, ну и ладно, по наивности и совершенно
бескорыстно, да и вообще вернул сторицей, молчаливым, чистым своим
обожанием, восхищением чайника воскресил в воздухоплавателе Николае
Бочкареве если не волшебных колокольчиков песню, то внес в его душу
умиротворение, и в награду уже за этот прилив Эбби Роуд, мундштучных дел
мастер, сделал Грачику "паровозик" - искусственное дыхание через красный
уголек папиросы, дал урок неопытной диафрагме, и Лысый, наивно до сих пор
лишь учащение сердечных сокращений да тяжесть в ногах принимавший за
действие смолы, в полях под жарким солицем потемневшей, впервые в жизни
действительно бросил вызов силам тяготения.
с Lady Madonna'ой.- Слушай,- сказал и, к Мишкиному уху приблизив губы,
затянул (не иначе, проверенным, надежным способом чудесный фокус со
вселенской слышимостью надеясь повторить):
барабанную дробь в черепной коробке, он коснулся Колиной руки и, зарядившись
сухим трением, легко оттолкнулся от земли, сначала завис буквой "г", а затем
медленно, плавно, наслаждаясь всесилием, распрямился, лишь кончиками пальцев
слегка страхуясь, опираясь о плечо Эбби Роуда, завис над стремительно
пролетающим где-то внизу под ним железнодорожным полотном.
галечку, камешек и, ощутив, перестал бояться совсем, отнял пальцы от Колиной
рубахи, воспарил, окрыленный могуществом ласкового, из ладони в ладонь
катавшегося кругляшка. И остановил часы, и засмеялся беззвучно.
отшатнулся, встретил спиной холодный пластик, устоял и услышал:
шакал. Что ты с ней сделал, что ты с ней сделал...
хлопок откидного сиденья. Лысый сделал усилие и увидел кровь.
философ. Причем нападавший оказался под защищавшимся, в алом тумане Остяков
рычал, пытаясь вызволить запястья из цепких рук Эбби Роуда, сбросить с себя
Бочкарева, освободить грудную клетку для дальнейшей беседы, но Коля так
просто преимущество уступить не соглашался, упирался ногами в стенку. при
этом надежды словами урезонить нечистую силу, по-видимому, не теряя совсем,
тяжело бормотал:
вылетел в следующий вагон, приземлился и пошел, приспосабливаясь теперь к
ритму мелких, неровным пунктиром вдоль коридора тянувшихся капель.
рассчитаться Винту), девице и здоровому молодцу с фигурными бакенбардами.
Троица отслеживала ту же пунцовую морзянку, но в другую сторону.
маленькой галечкой до сизой предрассветной росы на окне, покуда барабанная