остался без ответа, и о художнике забыли.
он решил прославиться совсем по-другому и показал на очередной выставке
несколько странных, в духе абстракционизма, полотен, и даже сам все время
стоял возле них с выражением заносчивой скромности.
внимание Абесаломона Нартовича. (Так и быть, раскрываю его имя, выдуманное,
конечно.) Раскусили, значит, и в своей среде высмеяли его лжеабстракции как
недействительные.
привычке прошел мимо его картин, не глядя, да и художники окружали его
шумным роем. Но потом уже, когда он осмотрел всю выставку, кто-то ему капнул
о проделке этого товарища. Абесаломон Нартович был сильно раздосадован и уже
выругал его за это лицемерие, а не за художественные ошибки, что не давало
повода для ресторанного развития темы.
общий взгляд на выставку, с улыбкой говорил:
доброжелательность. Он как бы говорил: вот видите, я к вам пришел с хорошим
настроением, а дальше все зависит от вас...
смотрел на картину, потом на автора, стараясь по выражению его лица
определить, как сам он относится к своей картине. Разумеется, не в
художественном отношении, а исключительно в идейном плане. То есть не
передерзил ли, если картина носит на себе сатирический оттенок, не увлекся
ли вредными новациями или чуждыми, вредоносными идеями, впрочем,
смехотворными в своей ничтожности.
критического отношения к работе художника.
ту мельницу.
совсем не на ту мельницу.
всяком случае, тут ни о какой, даже враждебной, мельнице не могло быть и
речи.
принципе тоже не исключала, ну а третья не только не давала ресторанного
развития, но могла стать началом развития в совершенно противоположном
направлении. Единственным достоинством третьей формулы было то, что она в
последние годы довольно редко употреблялась.
прищуром, потом так же внимательно, но без всякого прищура, на самого
художника. И так несколько раз туда и обратно, обратно и туда, и все
делается ясно.
предварять его мнения, чтобы глас судьбы проявлялся в чистом виде. Но уже
после того как Абесаломон Нартович высказался, можно было его поддерживать
или даже возражать, но, разумеется, до определенного предела. Но так как
предела точно никто не знал, обычно возражали не доходя.
так-то, но объективно получается, что она льет воду не совсем на ту
мельницу, то возражающий обычно говорил:
интересов...
Нартовича, да и старые, случалось, грешили. Что скрывать, иногда художники,
чтобы пообедать в роскошном обществе покровителя муз, нарочно имитировали
душевные сомнения, опускали глаза, когда он на них глядел, тяжело вздыхали,
когда он, прищурив взор (как бы подготовив инструмент), направлял его на
картину.
если затруднялся ухватить начало критической мысли, то, бывало, художник и
сам подсказывал что-нибудь вроде того, что:
полемизировать, да, видно, увлекся...
это хорошо, мы за полемику... Но трибуну зачем ты ему предоставил?
метод...
себе на здоровье, но трибуну зачем предоставлять? Смотри, что он там делает?
словно даже заметив, что из-за картины, как из-за трибуны, бесенком
высовываясь, неистовствует Сальвадор Дали.
ему только и надо было, что трибуну получить... Вот он и кричит сейчас на
всю выставку с твоей картины. А попробуй ты с его картины покричи? Черта с
два он тебя туда пустит!
художнику, подхватив ту или иную реплику, чтобы дать растечься критической
мысли Абесаломона Нартовича, обхватив двумя рукавами ваш островок бесплодных
заблуждений.
Нартович заветную фразу, а иногда добавляет, мельком взглянув на второго
оппонента: -- И ты тоже...
долго переводил взгляд свой с картины на художника, и весь его облик выражал
мучительное недоумение. Дело в том, что в таких случаях картина ему
нравилась, что не соответствовало виноватому, подавленному взгляду
художника. Не в силах соединить эти два взаимоисключающих впечатления, он
искал выхода, переводя взгляд с художника на картину. И замечательно в этом
случае, что если уж у него возникало хорошее впечатление от картины, то он
упорно его отстаивал, несмотря на подозрительный вид художника.
художника, стараясь взбодрить его или понять, чем он подавлен. Художник
виновато молчал или робко пожимал плечами.
продраться в ее внутреннюю сущность и найти ее тайные изъяны.
и еще более уверенно добавлял, как бы окончательно подавив своего
внутреннего критика, как бы на собственном примере показывая художнику путь
от сомнений к уверенности, -- просто хорошая, крепкая вещь... -- Да что ты
думаешь, мы против смелости?! -- вдруг вскрикивал он, догадываясь о причине
подавленности художника.
воздействовать на критическое чутье Абесаломона Нартовича.
знай, что мы всегда за хорошую смелость...
уже проходил дальше, уверенный, что восстановил внутренний мир художника.
Нартович, как его любовно за глаза называют художники. Теперь, когда вы его
более или менее представляете, я продолжу свой рассказ об Андрее и его
картине "Трое в синих макинтошах".
несколько метров до перекрестка, и Абесаломон Нартович, слегка обернувшись,
поманил пальцем Андрея, я, стараясь не шевелить губами, тихо сказал:
Нартович сидел, откинувшись на спинку, а его великолепная большая рука
высовывалась из окна машины, державно отдыхая.
цыпленка-табака в огненное сациви, а потом отправляю в рот остренькую
цицматку да еще подбрасываю туда мокрую, непременно мокрую, редисинку и
отвечаю ему, урча:
Абесаломон Нартович и, оглядывая ближайшие столики, добавляет: -- Ладно,
выпьем за правильную линию..." -- "С удовольствием, Абесаломон Нартович, с
удовольствием..."
возле машины. Абесаломон Нартович медленно повернул голову, несколько
мгновений смотрел на Андрея, не поворачивая головы, мельком взглянул на
меня, как бы принимая к сведению границы зараженной местности на случай,
если придется объявить карантин, снова посмотрел на Андрея и медленно развел
руками, выражая этим жестом свое катастрофическое недоумение.
окна рука его, продолжая высовываться, опустилась как бы в державном
бессилии помочь отступнику.
взглянув на меня, нервно хохотнул: -- Чур, и ты!
субтропиках" появились две статьи, где картина называлась не иначе, как
"Трое в пресловутых макинтошах". Было похоже, что для ослабления ее общего
вреда кто-то наложил табу на само упоминание цвета макинтошей.
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Андреев Николай
Соломатина Татьяна