меня лицо от невыразимого стыда за то, что я принес этим людям столько
горя. Я сидел, отвернувшись к окну, и, может, впервые в жизни думал о
том, что власть над людьми - очень сильная и острая штука, и, может
быть, именно тогда поклялся на всю жизнь помнить, какой ценой ты или
другие должны заплатить за сладкие мгновения обладания ею...
смотрели на меня с бесконечным ожиданием и надеждой. Кивнув на тощий
узелок, брошенный у двери, Груздев медленно спросил:
он закашлялся, замолчал, только глаза впились в меня с мучительным
вопросом.
освобождении, но тут же устыдился этого желания - я ведь не награждал
его свободой, она была его правом, его собственностью, которую мы
походя, силой обстоятельств, силой своей власти отобрали, и гордиться
тут было вовсе нечем. По-прежнему сидя, я просто сказал ему:
настоящего убийцу... Вы свободны...
закачался с закрытыми глазами, и я испугался, как бы он не упал, но он
издал вдруг какой-то совершенно невнятный торжествующий крик, бросился
ко мне и стал обнимать, прижимать к себе, и, может быть, потому, что был
я совсем неопытный сыщик, но я тоже от души обнимал его, пока мы оба не
застеснялись этого порыва, и он чуть отодвинулся от меня и проговорил:
поверил...
буду...- И еще что-то в этом роде несвязно, со слезами бормотал Груздев,
и я уже почти не слушал его, я думал о том, что Глеб Жеглов снова
оказался прав, когда говорил, что Груздев будет нам руки целовать за
свое освобождение, но меня не радовало это прекрасное жегловское знание
человеческой сути, самого ее нутра, потому что человек подчас не волен в
своих чувствах и поступках, и в неожиданной радости, и в горе - все
равно. А сейчас речь шла не только о Груздеве, но и о человеке по имени
Жеглов, и о человеке по имени Шарапов, и о всех тех, кто имеет право
сажать людей в тюрьму, и о тех, других, кому выпадает горькая беда
попасть в наше заведение, и о том, какие отношения, какие чувства это
все между теми и другими вызывает. Но ничего этого я Груздеву, конечно,
говорить не стал, у меня был свой долг, и я был обязан его отдать.
что сомнений в вашей виновности не было... И поэтому вас арестовали...
говорить...
перед вами и за себя... и за своих товарищей. Мы были неправы,
подозревая вас. Извините, и...
а он, погладив ее по голове, протянул мне руку:
таких, как ты... Будь счастлив...
они твои друзья...
решившись, закончил:
человек твой Жеглов. Ты не подумай, я не потому, что с ним сцепился...
Просто для него другие люди - мусор... И он через кого хочешь
переступит. Доведется - и через тебя тоже...
по всему телу расплывалась уже ничем не сдерживаемая усталость, а я все
стоял на тротуаре около первого поста и лениво размышлял о том, как
подчас мы торопимся обвинить, осудить человека. Вот и Груздев сейчас
сказал о Жеглове злые слова и ушел с горечью и ненавистью в сердце, даже
не подозревая, что во имя того, чтобы мог он сейчас в предрассветном
осеннем сумраке идти с любимой женщиной домой, Жеглов всего несколько
часов назад без всяких колебаний бросился в схватку с Фоксом и бог
весть, чем эта схватка могла кончиться...
Дыма табачного набралось в кабинете больше, чем когда бы то ни было: Свирский
курил трубку, выпуская из черного обкуренного жерла каждые три секунды целое
облако - мы четырьмя "нординами" за ним поспеть не могли. Собрались сегодня
попозже, успев выспаться после вчерашнего, и вот уже добрых полтора часа
обсуждали, как изловить банду. Заново зарядив свое "орудие" и шарахнув очередным
залпом густого пахучего дыма, Свирский подытожил:
активнейших участников банды...
остальных.
следы ног, отрывочные сведения о внешности еще одного бандита... Все это
даже не корыто, и будут ли к нему свиньи, очень пока не ясно. Конечно,
можно подождать, не скажет ли Фокс...
приходится.
не признает, все наотрез. Добром от него ничего не добьешься...
Пасюк.- То у нас Глеб Егорович мастак...
словах Пасюка есть - на фронте довольно часто получалось, что доставали
хитростью то, чего нельзя было добыть с бою. А Жеглов сказал:
кого персонально искать. Это подружка Фокса - Аня.
занимается?
оперучету ее проверяет.
направьте сейчас в эту сторону. Для проверки на вокзалах я вам еще шесть
человек немедленно выделю, как раз в третьем отделе вчера группа
Коногонова освободилась. Вечером доложите о результатах...
обнаруживалось. И все время скребла мыслишка: а на кой, собственно
говоря, ляд мы приберегаем телефон бабки Задохиной? И незадолго до обеда
я сказал Жеглову:
бабки?
бумаг и внимательно посмотрел на меня, словно додумывая мысль, которую я
не высказал.
вещь как аксиому. Дерево твердое, молоко жидкое. А масло? Масло ведь
бывает не только твердое, но и жидкое, так? Вот и телефон Задохиной
конспиративный. И точка. А какой он сейчас, когда мы Фокса взяли, к богу
конспиративный? Что мы, банду спугнем? Так их уже спугивать некуда. Тем
более что жулики они отчаянные и нам нечего надеяться, что они
угомонятся.
ее вытащить.
как-нибудь. Думать надо о другом - что мы с ней будем делать? А если она
не знает или не захочет нам показать банду?
четкий план. Ты ведь небось разведкой так не занимался: пойти туда - не
знаю куда, принести то - не знаю что? Надо себе точно представить, что
именно нам от нее, от Ани, значитца, нужно и каким способом это добыть.
Вот когда придумаем, тогда поговорим...
о том, что, прежде чем допрашивать Аню, ее надо как-то вытащить, зря
Жеглов отмахивается от этой задачи, будто можно взять ее и вытащить из
кармана. Пасюк прав, конечно: надо ее как-то "пидмануть" - в лоб,
нахрапом, с подругой Фокса не справиться. Так и этак выстраивал я разные
комбинации, даже на бумаге рисовал, и каждый раз оказывалось, что от
того, как мы ее заманим на встречу с нами, будет зависеть все остальное.