потом молча достал из кармана свой паспорт и протянул полковнику.
говорить за них. Я не могу, естественно, говорить и за югославских
коммунистов.
телефон вам неизвестен?
Максимира. Но там, по-моему, нет телефона.
при этом о вашей стране. Договора у нас нет, так что мы - это мы, а вы -
это вы.
должны будете проинформировать его о вашей встрече со Штирлицем. Меня
просили передать, что вам необходимо принять его условия. Это все, что я
могу вам сказать. Вопрос об арестованных коммунистах к Штирлицу отношения
не имеет. Это, скорее, моя инициатива. Я хорошо знал Кершовани, он часто
работал у меня в зале.
общее дело, но в разных, как говорится, ипостасях.
мне потребуется, вероятно, завтра же.
руки. Лицо ее было распухшим и заплаканным, Везич впервые видел ее такой.
похоронила...
были вместе, она ни разу не говорила с ним так. Ему казалось порой, что
Лада лишь позволяет любить себя, казалось, что он нужен ей как отдых, как
передышка в ее постоянном поиске самой себя, в том, что она определила в
их первый вечер: "Хочу плыть по реке, и смотреть на облака, и не думать ни
о чем, и не желать ничего - все придет само по себе".
из-за любви - это для фильмов и для романов прошлого века, а теперь я
поняла, что раньше никогда никого не любила, и что я без тебя не могу жить
на земле, и что если ты еще не раздумал и я не противна тебе с распухшим
носом и непричесанная, то давай сейчас же пойдем в церковь и обвенчаемся.
разница! Бог в человеке, Петар, и для человека, зачем же из бога делать
чудище? Я могу соврать попу, скажу ему, что я старая католичка, и папа мой
католик, и прабабушка!
жена, если он задерживается по делам и домой возвращается под утро, тоже
плачет, но при этом скандалит оттого, что о н а в о л н о в а л а с ь.
Понимаешь? Она не за него волновалась. Она плачет потому, что себя жалеет,
а ты не себя жалела, а меня. Вот за это тебе спасибо. Одевайся, и пойдем в
собор, и пусть нас обвенчают.
наверняка прослушивают. Он позвонит в консульство из кафе. И попросит
Штирлица. И скажет ему, что приглашает немецкого "коммерсанта" быть
шафером на его бракосочетании. Трипко Жучич прав: надо что-то делать, хоть
что-то, но делать, иначе можно сойти с ума от собственного бессилия.
и когда вернется, неизвестно. Везич долго и недоуменно смотрел на трубку,
а потом в сердцах швырнул ее на рычаг и бегом поднялся в комнату Лады.
вниз, меняя динар на мелочь для автомата, покупал "лаки-страйк", зажигал
спичку, прикуривая сигарету, набирал номер Штирлица, ждал ответа,
перезванивал в консульство, понимая, что без этой встречи со Штирлицем и
завтрашней - с Родыгиным - ему нечего делать в городе после ареста,
странного освобождения, которое наверняка было продиктовано Коваличу
немцами; после того, что обо всем этом уже знают в управлении полиции, и в
жандармерии, и в "селячкой страже" и что, безусловно, в той или иной мере
карательные органы Мачека уже сейчас, до начала войны, начали исподволь
служить новому режиму.
просматривал, словно бы отмотав назад, ленту своей жизни за последние
несколько дней, Лада успела стать прежней Ладой - бронзоволосой, отчаянно
красивой, но круглые глаза ее были другими, они словно бы наполнились
особым светом, и хотя она их подкрасила и напудрилась, и не были заметны
следы недавних слез, и глаза ее снова были синими и прозрачными, в них
сохранилось т о, что Везич увидел в первый момент, когда вернулся из
Белграда, и чего раньше в глазах ее никогда не видел, как ни мечтал об
этом и как в них ни вглядывался.
невозможен, потому что следовало договориться хотя бы накануне, Лада
сказала:
хотим венчаться в другой стране.
его шепот казался гулким и громким в огромном пустом храме.
обвенчаемся и уедем. Мы здесь лишние, Петар. Ты здесь никому, кроме меня,
не нужен, и я никому, кроме тебя, не нужна. Пусть будут прокляты все эти
путчи, войны, революции и заговоры. Есть только ты и я, и мы с тобой любим
друг друга, и нам нельзя быть поврозь.
потому что мы сами придумываем себе колесо, в котором вертимся, как
прирученные белки. А кому нужно это колесо? Каким зрителям? Да и есть ли
они, зрители, Петар? И если вовремя из этого колеса не выскочить, голову
закружит - человек не белка, - и ты упадешь и разобьешься, и это будет
нелепо и смешно: погибать, как белка, в чужом колесе, на потеху
неизвестным зрителям, а еще хуже - без зрителей, одному.
чего мне будет стыдно смотреть тебе в глаза.
закрытыми и не я их буду закрывать - холодными пальцами теплые еще веки. Я
чувствую, Петар, я чувствую что-то, поэтому только и говорю. Женщина ведь
чувствует; она не думает, она думать не может, потому что она собой живет,
но если она любит, тогда она становится тем, кого любит.
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Круз Андрей
Посняков Андрей