даже недоумевающим взглядом. Тот немедленно поджался: "Зачем я оставил у
него в руках документ? Впрочем, там нет имени. Но мне казалось, что
Айсман, которому доставалось от Бауэра больше всех, должен был бы
реагировать иначе. Неужели поклонение силе стало его второй натурой?"
Дорнброк. Последние дни он ездил к пей открыто, словно подставляясь под
объективы фотокамер. Делал это он умышленно - Дорнброк санкционировал его
помолвку со своей племянницей, оговорив, что произойдет это через два
месяца: в течение этого срока траур по погибшему Гансу соблюдался во всех
бюро концерна...
катастрофе, Максим Максимович словно шагнул в пустоту.
доказательства. Я? А кто я такой? Я - никто в данной ситуации. Я даже не
убежден, что мои показания приобщат к делу. Кто у них еще остался? Грос.
Да. Грос и я. Я и Грос. Но Айсман боится меня больше Гроса... Страх...
Боится... А чего боится Айсман? Между прочим, мне надо сейчас вспомнить -
чего он боялся? Вообще-то, это так неэтично - использовать страх. Но что
же делать, если судьба снова свела тебя с нацистом... Он боится... Люди,
добившиеся житейских благ ценою предательства самих себя, высоких идеалов
добра, очень боятся потерять эти блага... Только взгляд в глаза старухи с
косой может испугать таких людей... Когда один на один и спасения ждать
неоткуда... Крайность? Крайность. Это точно. Но я иду по их логике, у меня
иного выхода нет".
поехал в аэропорт Темпельхоф покупать билет в Рим. Исаев был вынужден
принять это решение - времени на раздумье не оставалось.
телефонную будку, снял трубку, набрал номер, сложив сочетание цифр, чтобы
получилось три семерки - Исаев верил в счастливое назначение этого числа,
- и сказал длинным гудкам, не прикрыв дверь кабины:
Неаполь. Да, да, знаю. Нет, прессе говорить об этом еще рано... Только
после того, как я встречусь с другом. Предупредите в Неаполе о моем
приезде.
взял со столика газету и прочитал шапку: "Сенсационное разоблачение
режиссера Люса в Токио. Тайна гибели Дорнброка начинает приоткрываться.
Люс пока не говорит всей правды, но он заявил, что отомстит за Берга. В
ближайшие дни он возвращается в Берлин, чтобы продолжить расследование".
нужно последнее доказательство, тогда мы действительно отомстим за Пашу и
за Берга".
ним проходили люди, много людей, и лица их сливались в одну линию,
разнокрасочную, цельнотянутую - так бывало в метрополитене, когда он
спускался на экскалаторе и щурил глаза, и поток, поднимавшийся ему
навстречу, становился протяженным, сцепленным воедино целым.
Москве. Исаев напутствовал Пашу в обычной своей манере, чуть усмешливо,
словно бы размышлял с самим собой.
есть два пути, и только трусы переиначили эту мудрость на свой лад,
изменив слово "путь" на "выход". Выход есть один, а вот пути - их
действительно два. Только два. Можешь, приехав в Западный Берлин, засесть
в отеле и выходить из комнаты только на встречи с коллегами. Можешь строго
следовать утвержденной программе встреч с коллегами, но есть и другой -
посидеть в редакциях самых разных газет, предложить свои услуги кинофирме
в качестве статиста, владеющего к тому же тремя европейскими языками.
Словом, можно быть в активе, но никто тебя особенно не станет упрекать,
избери ты путь спокойного пассива. И не бойся ты, бога ради, никаких
провокаций, как правило, провоцируют тех, кто хочет этого. Силой нельзя
кичиться, но каждый честный человек обязан всегда точно чувствовать свою
силу. Сильный ведь может не только обидеть, но и защитить".
двадцатилетнего командарма Иеронима Уборевича, тридцатилетнего министра
обороны Дальневосточной республики Василия Блюхера, и невольно сравнивал
их со своими двадцатипятилетними аспирантами, и не их, этих своих
аспирантов, он винил за инфантилизм, а своих сверстников. Он пытался
анализировать, чем вызвано это опекунство по отношению к тридцатилетним,
но ответы получались однозначные, и это его самого не устраивало. Либо,
отвечал себе Исаев, в этом сказывается родительский эгоизм, продиктованный
любовью к своему ребенку, но тогда этот родительский любвеобильный эгоизм
- чем дальше, тем больше - будет играть злые шутки, рождая в молодых
безответственность, перестраховку и, что самое страшное, неумение принять
решение, боязнь решения. С другой стороны, думал он, допустим и другой
ответ: у нас, в мире науки, всегда существовала авторитарность, и каждый
мэтр, автор школы, хочет остаться до конца единственным толкователем
своего успеха, своего первого взлета. В таком случае отношение к молодым
ученым граничит с преступлением против общества, ибо мир развивается по
законам преемственности, и всякое искусственное отклонение от этого закона
чревато серьезными последствиями.
будь юного Гагарина, гений Циолковского и Королева не нашел бы своего
практического подтверждения. Лучше ехать в переполненном трамвае,
потеснившись, уступив место соседу, чем удобно сидеть в вагоне, который
стоит на рельсах между двумя остановками".
эту свою точку зрения; один раз его даже. обвинили в "демагогическом
заигрывании с молодежью".
молодежью тех, кому двадцать семь?! Окститесь, друг мой. Лермонтов погиб,
когда ему было двадцать шесть! Добролюбов закончил свой жизненный путь в
этом же возрасте, а я уже не говорю о Писареве. Между прочим, и
руководители наши в тридцать лет стали наркомами и генералами - я за
возрастными акцентами следил из-за кордона особенно тщательно, это мне там
силу давало...
был лично задет его "бегством". Меня заставила искать правду память о моем
сыне и вера в поколение Кочевых. Через тернии - к звездам, так, кажется?
Значит, путь к правде лежит только через кровь и гибель... Мы отмечаем
даты, круглые даты, и это прекрасно, но почему мы начинаем это делать,
лишь когда человек прожил полстолетия? Неужели тридцать лет - не срок, тем
более если человек преуспел за эти тридцать лет в своем дело?"
освободил их от ответственности за нас? Или возраст сейчас стал адекватен
разуму?"
он увидел себя со стороны, и вспомнил те далекие двадцать лет, когда был
молодым Штирлицем, и снова пожалел старого Исаева; достал сигарету и
глубоко, как в молодости, затянулся. "Домой хочу, - неожиданно сказал он
себе. - Боже мой, как же я хочу домой".
которого он был здесь. "Они не успеют отправить мину с багажом, - решил
он. - Наверняка они, узнав, куда я лечу, попросят кого-нибудь из
пассажиров взять "посылочку" в Рим. Если я это прозеваю, значит, встречусь
с Бергом на небесах. А если не прозеваю - тогда я привезу сюда Гроса. Я
привезу его, чего бы это мне ни стоило... Умница Берг... Тот меморандум,
который он мне оставил о Гросе, плюс живой Грос - это уже доказательство".
поручил статс-секретарю Кройцману оказать помощь в расследовании дела,
столь блистательно начатого погибшим в авиационной катастрофе прокурором
Бергом. Кройцман обещает закончить следствие в течение ближайшей недели".
- Что тогда? Они могут. С другой стороны, слишком многие из их банды знают
обстоятельства дела. Неважно. Скажут, что мина для Гроса, а взорвут ее в
нашем самолете... Нет, положительно я стал склеротиком - ведь нет билетов!
Они не успеют послать своего вместе с миной. Ага... Вон идет нечто
похожее. Точно... Это от них. И сверточек подходящий. Мина типа "Аква", их
очень любил Шелленберг. Дурашки, я не думал, что они попрут так открыто -
совсем, видимо, перепугались. Кому это он всучит? Девушке... Пьяненькая
девушка, такая крокодила возьмет, не то что посылочку. Примитивно,
конечно, работают, но в данной ситуации беспроигрышно".
пассажирами, не теряя из виду пьяненькую девушку. В автовагончике он
протолкался к ней и сказал, заставив себя сыграть запыхавшегося человека:
посылочку. Он просто не знал, что я тоже лечу с этим рейсом, - и, не
дожидаясь ответа, Исаев взял "посылочку" из рук девушки.
старости лет упражняться в беге... Только, может быть, я иду по своей
логике и зря все это затеял? Может быть, они уже поручили кому-то в Италии
убрать Гроса? А я все жду, жду, жду... Может быть, надо сейчас же поднять
тревогу и сказать во всеуслышание, через Кроне, где скрывается Грос, и
Березин Федор
Сертаков Виталий
Маркелов Олег
Пехов Алексей
Якубенко Николай
Суворов Виктор