Чтение 74–й страницы книги ~Последний полустанок~

Перегнувшись через подоконник, Нюра поправила у Вадима галстук.

- Разве она вам ничего не сказала? Уже билеты заказаны. - Нюра
помолчала. - В вагоне отосплюсь. А здесь не могу. Горы со всех сторон,
того гляди раздавят. А я же трусиха.

В ярком лунном свете нетрудно было заметить и ее печальную улыбку и
припухшие, покрасневшие веки. Опять, наверное, плакала, как тогда в
пустыне.

Багрецов раскипятился. Ведь теперь всем ясно, даже Толь Толичу, что
Нюра не виновата. Почему же он отсылает ее домой, когда работа не
закончена?

- Но дело даже не в этом. Вы видели Серафима Михайловича?

Нюра отрицательно покачала головой:

- Не нужно.

- И вы собираетесь уехать не попрощавшись? Да после того, что вы себя
оболгали, это - преступно. Неужели не поймете? - И с несвойственной ему
грубостью Вадим спросил: - Где окно Пояркова?

Рассеянно перебирая бусы под платком, Нюра безразлично ответила:

- Не знаю. Кажется, на той стороне.

- Надо бы знать. Что же мне теперь, во все окна камни бросать?

Словно опомнившись, Нюра провела рукой по лицу, встрепенулась, стала
просить, убеждать, что ничего не нужно рассказывать Серафиму Михайловичу,
что получится нехорошо, неудобно - будто она сама подослала Вадима. А он
упрямо стоял на своем.

Нюра попробовала рассердиться - кто дал ему право вмешиваться в чужие
дела, - но и это не помогло. Хотела разжалобить, говорила, что от стыда
сгорит и, не дождавшись утра, ночью убежит на станцию. Вадим оставался
твердым и непреклонным. Он знает, что делать.

На противоположной стороне дачи все окна были открыты. Какое же из них
Пояркова? Вадим подходил к каждому и прислушивался. Говорят, что
влюбленные плохо спят. За собой он этого не замечал, но люди разные, и
вполне возможно, что Поярков шагает по комнате, курит пли ворочается в
тоскливой бессоннице.

Нет, всюду тихо, никаких шагов, табачный дым не ползет наружу. Все спят
- и влюбленные и прочие. Одному Вадиму больше всех нужно.

Думал он об этом с горькой иронией, подшучивал над собой, но знал, что
не такие трудности преодолевались им ради чести и справедливости. Пусть
судят о нем как хотят, но он считает, что поступает правильно. Однако где
же все-таки окно Пояркова? Помнится, как-то шел он по коридору до конца,
затем открыл дверь с правой стороны.

Вадим сломал сухой прутик, присел на корточки и на песке начертил план
дома.

Наглядно. Теперь можно узнать, куда выходит окно. Наверное, вот это,
угловое? Вадим бросил туда камешек. Никакого впечатления. Бросил другой,
посолиднее.

- Кто там безобразничает? - послышался сердитый голос, и в окне
показалось заспанное лицо Набатникова. - Вадим? Вот уж не ожидал!

- Извините, Афанасий Гаврилович, - испуганно оправдывался. Багрецов. -
Я не хотел. Это случайно... То есть я думал, что здесь...

- Ошиблись адресом. Ее окно выходит на другую сторону.

Не повезло Вадиму. Афанасий Гаврилович не раз видел его с Риммой.
Теперь подумает, что кавалер вызывает ее на свидание. Ой как нехорошо,
стыдно!.. Но почему Афанасий Гаврилович перебрался в эту дачу?

Откуда Вадим мог знать, что на время испытаний "Униона" Набатников
отдал свой кабинет для установки новой аппаратуры, которая раньше не
предусматривалась планом.

Конечно, обидно, что разбудил Афанасия Гавриловича, но ведь у него
доброе сердце, он поймет. И пожалуй, даже лучше, что камешек попал не к
Пояркову, а к Афанасию Гавриловичу, ему удобнее переговорить со своим
другом.

- Я хотел бы посоветоваться с вами, Афанасий Гаврилович. Можно? - глядя
на него снизу вверх, спросил Вадим.

- До утра нельзя ли потерпеть?

- Боюсь, что будет поздно.

- Насчет пропавшей кассеты беспокоишься? Напрасно. Ведь совесть у тебя
чиста?

- Я не о себе, Афанасий Гаврилович. Завтра утром уезжает Анна
Васильевна.

- Тут я ничего поделать не могу. Решает директор института, где она
работает.

- Но Медоваров хочет ее уволить, хотя мы уже точно знаем, что она ни в
чем не виновата.

- Об этом мне рассказал Борис Захарович. Думаю, что ему незачем
расставаться с Анной Васильевной. Институт будет реорганизован, и его
директором уже назначен Борис Захарович. Скоро пришлют приказ.

- А Медоваров?

- Останется на старой должности. Борис Захарович, наверное, спит, но я
могу позвонить дежурному, чтобы он пока не отправлял Анну Васильевну.
Итак, вопросы все?

Помедлив, Вадим решился.

- Нет, Афанасий Гаврилович. Есть один самый главный: как сделать
хороших людей счастливыми? Анна Васильевна никак не может забыть свою
давнюю ошибку...

И Вадим рассказал, что из-за этого произошло. Зачем она оболгала себя,
оттолкнула Пояркова? Зачем просила его все узнать у Вадима? Не будет
Поярков ничего узнавать, как и всякий уважающий себя мужчина. Он верит
Нюре, и этого ему достаточно. А она все глаза проплакала.

- Хочу пойти к нему и все рассказать, - заключил Вадим.

Афанасий Гаврилович укоризненно покачал головой:

- Только этого не хватало. Да он и слушать тебя не захочет. Ему дорога
эта женщина как она есть, без всяких анкетных данных. А кроме того, ты
подумал, как бы она себя чувствовала, если только после выяснения
некоторых фактов ее служебной биографии Серафим Михайлович прибежал бы к
ней и встал на колени?

Вадим растерялся.

- Но как же быть?

Набатников поплотнее закутался в теплый стеганый халат.

- Как говорит Борис Захарович, "туман обязательно надо рассеивать".
Положись на меня. А сейчас - спать, спать!

С сознанием исполненного долга Вадим вернулся на террасу, закрылся с
головой одеялом и мгновенно уснул.

Дело передано в надежные руки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Тут много серьезных вопросов: и о "дальних родственниках",

которые нам мешают, и о том, что не каждый может быть

дирижером, и в каких случаях совершенно обязательны и

светлый ум и чистое сердце.

Утром Вадим встал бодрым. Совесть его была чиста, и даже история с
пропавшей кассетой казалась мелкой шуткой. Этого же мнения придерживался и
Мейсон. Оба они занимались подготовкой анализатора к предстоящему полету.

Борис Захарович сказал Нюре, что все улажено и она останется здесь до
конца испытаний "Униона". Римма уехала одна и даже руки никому не подала:
все ловчат, как могут, а стрелочник виноват.

Недавно Нюра заходила проведать Тимофея. Оказывается, Димка не
появлялся с самого утра. Тимофей волнуется, говорит, что с Димкой
случилось какое-то несчастье, но в чем дело, так и не сказал. Просит
обязательно его найти, пусть забежит хоть на минутку.

И если Тимофей беспокоился за Друга, то Медоварову надо было подумать о
себе. Пока еще он не знал о назначении Дерябина руководителем НИИАП и
целиком был занят мыслью о своей ответственности перед Валентином
Игнатьевичем и его изобретением. Всю жизнь опираясь лишь на друзей и
покровителей, Медоваров понимал, что только таким образом он может
удержаться на приличной высоте. Но разве теперь Валентин Игнатьевич его
поддержит? Пальцем не шевельнет.

Но что может сделать несчастный Толь Толич? Попробуй, заикнись об
истинной причине, зачем необходимо задержать полет "Униона". Разве кто
здесь понимает значение "космической брони"? На смех поднимут. Вот
Валентин Игнатьевич - тот умеет на своем настоять. Железный человек!

Толь Толич был прав. Литовцев обладал прямо-таки мертвой хваткой. Он
подчинил себе десятки людей и в достижении намеченной цели мог, как
говорится, пройти по трупам. Его побаивались всерьез. Да, конечно, слава у
него дутая, популярность создавали друзья и прихлебатели. Но к чему
связываться? От такого человека всего можно ожидать. Создаст дело о зажиме
изобретателя, в мучениках будет ходить, кляузничать. Хлопот не оберешься.

Так думали солидные ученые, а Толь Толич чувствовал себя
загипнотизированным кроликом и ждал, когда Валентин Игнатьевич
соблаговолит его проглотить.

Перебирая в памяти события последних дней, Толь Толич пришел к выводу,
что во всем виноват Багрецов. Кто проводил испытания иллюминаторов?
Багрецов.

Кто выяснил историю с записью Яшкиного кровяного давления и прочими
показателями, из-за которых могли бы отложить полет "Униона"? Опять же
Багрецов. Ну, а если сюда прибавить и старую обиду, о чем Толь Толич не