Чтение 74–й страницы книги ~Счастливая звезда (Альтаир)~

вперед, и все его страшно интересовало. Он обратил внимание Вадима на
объявление о лекции "Загадка миров", а потом на афишу гастролирующего
тенора.

- Смотри, Димочка, так в скобках и написано: "Тенор". Чтоб без обмана.
А то подсунут еще баритона, многие девчонки будут недовольны. - И Лева
рассказал, как Афанасий Гаврилович высмеивал их непонятную ограниченность.
- Пошел он на концерт в Колонный зал. Участвовали большие мастера, но
очень разные: известный пианист, чтец, артисты цирка. Афанасий Гаврилович
человек разносторонний, любит слушать, как он говорил, Баха и народную
песню, оперу и оперетту, любит хороших циркачей. После балетной пары вышел
молодой тенор. Голосок у него слабый, исполнение приторное, вульгарное, и,
что совсем неприятно, артист этот не в ладах с дикцией - не выговаривает
чуть ли не половину букв алфавита. И что же ты думаешь, Димочка? Его
вызывали пять раз.

Девчонки визжали, как зарезанные. Он еще ноту тянет, а они уже хлопают.

Прямо смотреть совестно. Ты ведь знаешь, что зал часто показывают по
телевидению. Поглядишь, а девчонки в истерике катаются. Пена на губах.

Смех, да и только. Афанасий Гаврилович сказал, что они еще не научились
отличать истинное искусство от подделки, от сахарина, но уже привыкли до
потери сознания аплодировать тенору, как бы тот скверно ни пел. Артист
думает, что достиг совершенства. Ну, прямо Собинов! Дешевый успех у
девчонок может испортить молодого певца. Но до чего же они смешные!

- Ничего смешного, - отозвался Вадим, стараясь счистить грязь с рукава.

- Просто грустно. Не хочется на концерты ходить. Я знал одну студентку,
всегда визжала в зрительном зале. Поговорил с ней - оказалась обыкновенной
дурой. Голова как пустая колба - смотришь насквозь.

Лева рассмеялся, вспомнив, что примерно так же оценивал Женечка
некоторых особенно рьяных любительниц танцев. Кстати, об этом напомнил ему
и огромный щит у входа во Дворец культуры, мимо которого сейчас проходили.

"ТАНЦЫ!" - кричали зеленые буквы, а над ними числа - "28, 29, 30". Три
дня подряд. По другую сторону входа висел такой же пестрый щит: "КУРСЫ
КРОЙКИ И ШИТЬЯ".

Ничего в этом примечательного не было, кроме того, что подобные щиты с
афишами и объявлениями встречаются слишком часто. Лева мало ездил, для
него все в новинку, а Багрецов где только не побывал, и потому мог бы
привыкнуть к странному увлечению многих клубных работников заполнять все
дни недели танцами, занятиями курсов кройки и шитья, ну и, конечно,
кинофильмами, кстати, далеко не всегда первоклассными.

Но Багрецов не хотел привыкать к этому. Он видел прекрасные клубы,
которые отличались не только мраморными колоннами, но и любящими свое дело
умелыми работниками. Они понимали, что кройка и шитье, даже танцы могут
занимать достойное место в клубном календаре, но не вредно некоторым
девушкам и поразмыслить, почитать иногда, посмотреть спектакль, послушать
хорошую музыку, ту, под которую обычно не танцуют.

Дело, конечно, не легкое, к этому еще многих надо приучать.

Вадим чувствовал в Левке живого, непосредственного человека с хозяйским
отношением к жизни и высказал ему, что самого волновало не раз.

- В прошлом году мы с Бабкиным приехали в один шахтерский городок.

Неподалеку нужно было установить радиометеостанцию. Какие там
замечательные ребята, если б ты видел! Работают как черти. Но отдыхать
совсем не умеют. Я не говорю о передовиках. У них личные библиотеки, они
выписывают журналы, ходят на серьезные концерты, слушают лекции. А сколько
других ребят? Заработки у них высокие, шикарные костюмчики, чуть ли не
лаковые ботинки, а поговоришь с - таким - выясняется, что за год он и
книжки не прочитал. Я уже не говорю о некоторых девицах, среди них есть
дочки потомственных шахтеров. Пройдут по улице, одеты не хуже, чем в
столице, а узнаешь поближе - диву даешься: неужели их чему-то учили?

Кроме тряпок и танцев, "барышень" ничего не занимает.

- Завидуешь, Димочка? - попробовал подшутить Левка. - Должен
радоваться, что люди могут хорошо одеться. Ты встретил здесь хоть одного
парня в таком виде, как мы с тобой?

Вадим рассердился. Ему дело говорят, а он посмеивается.

- Пример неудачен. Мы не в счет. Неужели ты не понимаешь, что меня
беспокоит? Всюду говорится об удовлетворении культурных и материальных
потребностей народа. Но почему же у иных ребят и девиц возникают лишь одни
материальные потребности? Почему из всех клубных кружков девушка выбирает
такой, где бы ее научили шить платья? Почему она записывается не в
библиотеку, а на курсы бальных танцев?

- Но не все же такие!

- А с этими что делать? Ты знаешь, что мне один старик шахтер сказал:

"Скоро моя девка не только в шелках - в брильянтах будет ходить, а
голова так и останется пустой". Ты вот смеешься: не всем же, мол, быть
умными, люди разные... Но дело здесь обстоит иначе. Девчонка эта со
средними способностями, окончила десятилетку. Сейчас ищет жениха и
работать не желает. Зачем, когда отец зарабатывает больше пяти тысяч в
месяц? Принято считать, что лишь у больших, хорошо обеспеченных
начальников могут быть сынки и дочки бездельниками, о них уже писали и в
книгах и в пьесах. А выходит, что и в рабочей среде такие встречаются.

Меня, комсомольца, должно это волновать или нет?

Должно. И не только комсомольцев Багрецова и Усикова, не только
профессора Набатникова, заботящегося о том, чтобы наша молодежь была
совершенной во всем. Казалось бы, пустяки - много ли у нас "барышень" на
выданье, ребят, шахтеров или нефтяников, которые не знают, как убить
свободные вечера, и чаще всего отдают их водке? Бывает, все, конечно,
бывает. А сколько среди шахтеров студентов-заочников, сколько из них
любителей литературы, музыки, театра! Сколько талантливых участников
самодеятельности, спортсменов, шахматистов и просто культурных советских
рабочих! О них беспокоиться нечего.

А что делать с другими? Как привить им любовь к книге, театру, музыке?

Как научить отличать истинно прекрасное от фальши и подделки, понимать
глубокие человеческие чувства, трагедии Шекспира и лирику Маяковского?

Ведь это не только овладение всем многообразием культуры, но и
воспитание художественного вкуса - дело очень трудное, а многим и
непонятное.

Ни Вадим, ни тем более Усиков не могли похвастаться своим эстетическим
воспитанием. Каждый из них более или менее знал, что представляет собой
одна из любимых ими областей высокого искусства. Для Багрецова это была
поэзия, для Усикова - живопись. И то и другое познано практически: один
писал стихи, другой рисовал.

Колхозный рынок был расположен в самом конце поселка, поэтому у друзей
нашлось время выяснить все свои привязанности и антипатии как в поэзии,
так и в живописи.

Но вот и рынок. Красная триумфальная арка. Еще остались на ней от
какого-то праздника осыпавшиеся хвойные гирлянды.

Грузовики, повозки, палатки, лотки, окруженные покупателями и просто
случайными зрителями, любителями потолкаться, поболтать со встречным
знакомым. Шум, говор, фырканье лошадей, мычание коров, визг поросенка.

Все это покрывалось ревом громкоговорителя. "Тише, тише, не шумите..."
- пел хор из "Риголетто".

У Левы глаза разбежались. Сколько красок! Пестрые платья, косынки,
шляпки, шелка и ситцы в палатках. Покорно опустив рукава, ждут покупателей
добротные пиджаки, а рядом на прилавке лежат великолепные синие брюки из
шерсти "метро", - вот бы какие должен купить Митяй. Тут же сгрудились
разноцветные туфли, на тонюсеньких каблучках или совсем без каблуков,
похожие на тапочки, которые здесь висели прямо связками, раскачиваясь на
ветру. Хотелось бы купить - в своих уже дырки намечаются, - но тапочки
были женские, с розовыми помпонами, к тому же не предусмотренные списком
Митяя, где указывались лишь продукты и, на всякий пожарный случай, суровые
нитки.

- Димочка, - ласково обратился к нему Лева, - время у нас есть. Пройдем
по рядам.

Вадим нахмурился: "А вдруг еще упустишь в толпе, вот и отвечай тогда".

Но Левка умел уговаривать, взывая к его гражданской совести, доказывал,
что стыдно советскому человеку не поинтересоваться, как выполняются
решения о развитии промышленности товаров широкого потребления, как
развивается наша торговля. Сейчас все это можно увидеть на примере. Тут,
конечно, не инспектирование, а познание жизни, дело необходимое,
положительное, и так далее, и так далее...

Возражать было трудно, к тому же сам Багрецов страдал любопытством.
Взял он Левку под руку, чтоб, избави бог, не потерялся, и пошли по рядам.

Оба могли быть довольны: товаров навезли порядочно. Но что особенно
радовало - среди палаток с шелками и босоножками достойное место занимали
книжный киоск и ларек "Культторга".

В нем были выставлены хорошие литографии - копии с картин великих
мастеров, недорогие, в золотых багетных рамках. На полках приютились
фарфоровые зверюшки Ломоносовского завода, белые, так называемые
бисквитные фигурки: лыжник, физкультурница, птичница и разные другие.

- Ты представляешь себе, как это важно! - с видом знатока осматривая
полки и прилавок, говорил Лева. - Вкус к твоей любимой поэзии прививается
через книгу и радио, музыку пропагандируют, и радио, и кино, и пластинки.
А с живописью и скульптурой что сделаешь? Конечно, в больших городах и
музеи, и выставки, а здесь что? Или в колхозе? Откуда там знают картины
Третьяковской галереи? Правда, в "Огоньке"

встречаются, но этого мало. А тут смотри, - кивал он головой, - Репин,
Суриков, Левитан.

- Покупают? - деловито осведомился Вадим у бородатого продавца в синем
халате.

- Да как вам сказать? Не все. Многие другую продукцию предпочитают.

- Босоножки? - усмехнулся Лева, но сразу осекся. - Нет, я... это самое,
не против. Но картины или другое искусство... ведь оно украшает жизнь.