Да, он не спутал бы Гему ни с какой другой планетой, даже если бы у нее
появился двойник.
То, что представлялось ему в его видениях, не было Гемой, хотя и походило
на нее. Красочные толпы людей, которые и толпами нельзя назвать, потому что
их отличал основанный на взаимном уважении порядок. Причудливые машины,
действующие по какому-то особому, не известному Кею, но целесообразному
принципу. Ажурные, кажущиеся невесомыми, здания. Нет, это не могло быть
Гемой!
Но почему так узнаваемы созвездия в ночном небе, почему люди, при всем
различии в одежде, нравах, поведении, ничем не отличаются от жителей Гемы?
В сознании Кея постоянно присутствовал образ хрупкой черноволосой женщины с
высоким матовым лбом, пунцовыми губами и выразительным, пронизывающим,
полным сострадания взглядом. Она существовала как бы независимо от других,
сменявших друг друга образов, не смешиваясь с ними.
Это от нее исходила волшебная музыка. Это ее глазами смотрел Кей на
странный мир, казавшийся ему таким добрым и счастливым.
Он не помнил матери, но сейчас думал, что мать была именно такой, как эта
женщина. Материнским теплом веяло от нее. Своим постоянным присутствием она
нисколько не нарушала его одиночества. Наоборот, он попробовал мысленно
разговаривать с ней, как разговаривал с "призраками", и, к его удивлению,
это получилось с первой попытки. Для них не существовало языкового барьера.
Ничего удивительного: мысли, которыми они обменивались не требовали слов.
- Как ваше имя, кто вы? - спросил Кей.
- Меня зовут Джонамо. Я обыкновенный человек, - ответила женщина.
- Но имя у вас необыкновенное.
- И на моей родине его считают необычным. Вообще же имена людей у нас и у
вас схожи.
- Вы издалека? Может быть, из будущего?
- Нет, я просто из другого мира, - ответила женщина. - Он так и называется:
Мир.
- Я наблюдал его вашими глазами. Похож на Гему, но... Почему я не видел
среди ваших людей военных?
- Мы уже давно не воюем. Раньше и у нас были войны, но мы вовремя
остановились.
- Счастливый мир, - вздохнул Кей.
- Я не назвала бы его счастливым. Но верю, что он станет таким.
- А мы не сумели остановиться.
- Знаю. Мы приняли ваш сигнал на вакуумных волнах.
- Вы хотели сказать: на беслеровых волнах?
- У нас не было Беслера, - мягко улыбнулась женщина.
- И вы откликнулись на наш сигнал?
- Да. Поэтому я здесь...
Не сразу понял Кей, что их диалог вовсе не плод воображения, что он
происходит в действительности. А поняв, решил: посол далекого Мира должен
войти в систему коллективного мышления. Но не рано ли? Пожалуй, сначала
надо связать Джонамо с Сарпом!
Сарп... Погруженный в пучину горя, Кей забыл о нем. Попытка восстановить
мысленный контакт с ним оказалась безрезультатной. Неужели произошла еще
одна беда?
15. Неугасимое пламя
Слово "призрак", вошедшее в их обиход с легкой руки Кея, раздражало Сарпа.
И не только своей смысловой нелепостью. Было в нем что-то
полупрезрительное, обидное. Слово-плевок, намекающее на человеческую
неполноценность, псевдосущность, мнимость.
Сарп принял его, иронизируя над собой, сознательно уничижая себя. Он не мог
примириться с мыслью, что рациональная, упорядоченная, казалось бы, до
мелочей правильная, целомудренная "вторичная жизнь" уступает в полноте,
динамичности, яркости тому противоречивому, порой сумбурному существованию,
которое вели обычные "плотские" люди.
Волею судьбы его жизнь раскололась надвое. И все сохраненное памятью тоже
поделилось на две разновеликие части - "до" и "после".
Сарп невольно сопоставлял их, взвешивал утраты и приобретения, пытался
слепить воедино "первичное" и "вторичное". Это ему не удавалось. И все же
он до поры сохранял душевное равновесие. Оно рухнуло со смертью Инты.
Сейчас Сарп, подобно Кею, прекратил мыслеобщение, предпочитая неоглядным
горизонтам коллективного мышления замкнутый мирок собственных переживаний.
И не потонуть в них окончательно можно было, лишь призвав на помощь иронию,
эту "профессиональную болезнь" интеллектуалов.
"Я всего лишь призрак без кавычек, фантом, мним, псевдочеловек, - говорил
он себе с горечью. - Но почему же мне так больно? Или эта боль тоже мнимая,
кажущаяся? И все мои страдания всего лишь имитация страданий, игра
беслеровских потенциалов? Но в чем же тогда разница между мнимым и
действительным?"
Смерть Инты вначале ввергла его в своего рода горестную эйфорию, он
обрадовался пронзительной душевной боли, воспринял ее как свидетельство
своей принадлежности к роду человеческому. Он - человек! Настоящий человек!
Но "эйфория" прошла, и теперь Сарп не верил в то, что он по-прежнему
человек и что испытываемая им мука - настоящая мука, и страдания подлинны,
а не сымитированы иерархией полей подобно голографическому облику.
Сейчас он подвергал сомнению "истины", которые непреложно, с чувством
превосходства взрослого, много познавшего человека над ребенком, излагал в
свое время Кею...
Многого, еще недавно казавшегося очевидным, не понимал Сарп. Остался ли он
самим собой во "вторичной" жизни? Хотелось верить, что это так. Но чем
объяснить перемены, происшедшие в его мировоззрении: мудростью человека,
обретшего себя в жестоких испытаниях, или псевдочеловеческой психологией
машины?
Он с недоумением вспоминал свою не рассуждающую веру в правящую
политическую систему, слепую готовность, следуя ее директивам, убивать и
жертвовать жизнью.
Не существовало ни сомнений, ни колебаний. Образ врага, сызмальства
укоренившийся в сознании, был словно навечно высечен из гранита - в нем не
заключалось ничего человеческого. Воплощение зла, противопоставить которому
нужно еще большее, всесокрушающее зло...
Этот враг убил Веллу. Над могилой жены Сарп проклинал его, проклинал небо,
всю Вселенную, но только не "безгрешную" систему, которой был по-прежнему
предан.
Неужели понадобилось стать "призраком", чтобы прозреть?
По иронии судьбы именно тогда, во плоти, он был бездушным и безвольным
колесиком гигантской машины. И неудивительно. С рождения его, словно
компьютер, пичкали множеством программ, воспитывавших в нем отнюдь не
терпимость, не милосердие, не способность сострадать. Ту женщину в
космопорту он спас не из-за стремления к добру, а единственно благодаря ее
потрясающему сходству с Веллой.
Он всю "первичную" жизнь беспрекословно подчинялся этим
программам-законам-правилам-нормам, принимая их как должное, не испытывая
потребности оспорить, выйти за жесткие рамки, наложенные на него системой.
Выходит, именно в "первичной" жизни он был всего лишь компьютером, а во
"вторичной" стал личностью? Из обветшалого свода программ сохранил лишь в
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Корнев Павел
Посняков Андрей
Самойлова Елена