Чтение 74–й страницы книги ~Джен Эйр~

ему будет неприятно видеть меня плачущей. Но теперь я решила дать волю своим
слезам. Если он рассердится, тем лучше. Я не стала сдерживаться и
разрыдалась.

Скоро я услышала то, чего ждала: он заботливо уговаривал меня
успокоиться. Я сказала, что не могу, пока он в таком состоянии.

- Но я не сержусь, Джен. Я просто слишком сильно люблю тебя, а между
тем твое личико застыло в такой решительности, стало таким холодным и
непреклонным, что я перестал владеть собой. Тише, тише, вытри глаза.

Его смягчившийся голос доказывал, что он укрощен; я тоже начала
успокаиваться. Он сделал попытку положить мне голову на плечо, но я не
позволила. Он хотел привлечь меня к себе - нет!

- Джен! Джен! - сказал он с такой бесконечной горечью, что каждый нерв
во мне затрепетал. - Ты, значит, не любишь меня? Ты ценила только мое
положение и преимущество быть моей женой, а теперь, когда ты считаешь, что я
уже не гожусь в мужья, ты вздрагиваешь от моего прикосновения, точно я жаба
или обезьяна?

Эти слова резанули меня по сердцу. Но что я могла сказать или сделать?
Вероятно, и не надо было ничего ни делать, ни говорить. Но меня мучили
угрызения совести, и, щадя его оскорбленные чувства, я не могла удержаться
от желания пролить бальзам на рану, которую нанесла.

- Нет, я люблю вас, - воскликнула я, - и больше, чем когда-либо, но я
не могу показывать вам это чувство и поощрять его в себе и говорю с вами об
этом в последний раз.

- В последний раз, Джен? Как? Ты все еще любишь меня! И думаешь, что
можешь, живя со мной и видя меня ежедневно, все еще оставаться холодной и
далекой?

- Нет, сэр. Этого я, конечно, не смогла бы и поэтому вижу только один
выход. Но я боюсь, что вы очень рассердитесь.

- О, скажи! Если я буду бушевать, то ты можешь расплакаться.

- Мистер Рочестер, я должна покинуть вас.

- На сколько времени, Джен? На несколько минут, чтобы пригладить волосы
- они у тебя растрепались - и освежить лицо - твои щеки пылают?

- Я должна покинуть Торнфильд и Адель. Я должна навсегда расстаться с
вами, начать новую жизнь, среди чужих людей и в чужом месте.

- Конечно. А разве я не сказал тебе то же самое? Но только мы не
расстаться должны, а, наоборот, навсегда соединиться. Что же касается новой
жизни, то все так и будет. Ты станешь моей женой. Я не женат, ты будешь
миссис Рочестер и по существу и формально. Пока я жив, я буду предан одной
тебе. Мы уедем на юг Франции и поселимся в беленьком домике, который я
когда-то приобрел на берегу Средиземного моря. Там ты будешь вести
счастливую, безмятежную и невинную жизнь. Не бойся, у меня и в мыслях нет
вовлечь тебя в грех, сделать своей любовницей. Отчего же ты качаешь головой,
Джен? Будь благоразумна, а не то я за себя не ручаюсь.

Его голос и руки дрожали. Его широкие ноздри раздувались, глаза
сверкали. И все-таки я решилась заговорить:

- Сэр, ваша жена жива, вы сами признали это сегодня утром. Если бы я
стала жить с вами, я неизбежно сделалась бы вашей любовницей: утверждать
другое, значило бы лукавить или просто лгать.

- Джен, ты забываешь, что я отнюдь не уравновешенный человек. Я не
долготерпелив, я не холоден и не бесстрастен. Из жалости к себе и ко мне
тронь мой пульс - видишь, как он бьется? Берегись!

Он отогнул рукав и показал мне свою руку; кровь отлила от его щек и
губ, они стали мертвенно бледны. Я была в полном отчаянии. Волновать его,
противясь его желанию, было жестоко, но уступить я тоже не могла; я сделала
то, что делают человеческие существа, когда они доведены до крайности, -
обратилась за помощью к стоящему выше меня. Слова: "Боже, помоги мне"
невольно сорвались с моих губ.

- Безумец! - внезапно воскликнул мистер Рочестер. - Я уверяю ее, что не
женат, и не объясню, почему! Я забыл, что она ничего не знает ни об этой
женщине, ни об обстоятельствах, которые привели меня к этому роковому союзу.
О, я уверен, что Джен согласится со мной, когда узнает все, что знаю я. Дай
мне твою руку, Дженет, чтобы я не только видел тебя, но и осязал, и я в
нескольких словах расскажу тебе всю суть. Ты можешь выслушать меня?

- Да, сэр. Я могу слушать вас часами.

- Я прошу только несколько минут, Джен. Ты когда-нибудь слышала о том,
что я не старший сын в роде, что у меня был брат старше меня?

- Я вспоминаю, что миссис Фэйрфакс говорила мне об этом.

- А ты слышала, что мой отец был жадным человеком, который выше всего
на свете ценил деньги?

- Я слышала, что он был таким.

- Ну так вот, Джен, поэтому он решил не дробить своего состояния, он и
мысли не допускал о том, что придется мне выделить какую-то долю наследства.
Все должно было перейти к моему брату Роланду. Но он также не мог
примириться и с той мыслью, что другой его сын будет беден. Поэтому я должен
был выгодно жениться. Он стал искать мне невесту. Мистер Мэзон, плантатор и
коммерсант в Вест-Индии, был его старым знакомым. Мой отец знал, что у него
весьма солидное состояние. Он стал наводить справки. Выяснилось, что у
мистера Мэзона есть сын и дочь и что отец даст за дочерью тридцать тысяч
фунтов. Этого было достаточно. Когда я закончил образование, меня отправили
на Ямайку, чтобы я там женился на девушке, которая уже была для меня
сосватана. Мой отец ни словом не обмолвился о ее деньгах, но зато рассказал
мне, что красотой мисс Мэзон гордится весь город. И это не было ложью. Она
оказалась красивой девушкой, в стиле Бланш Ингрэм: высокая, величественная
брюнетка. Ее семья, да и она также, хотели завлечь меня, потому что я
хорошего рода. Мне показывали ее на вечерах, великолепно одетую, мы редко
встречались наедине и очень мало разговаривали. Она всячески отличала меня и
старалась обворожить, пуская в ход все свои чары. Мужчины ее круга,
казалось, восхищались ею и завидовали мне. У меня кружилась голова, я был
увлечен, и в силу моего невежества, наивности и неопытности, решил, что
люблю ее.

Нет такого безумия, на которое человека не толкнуло бы идиотское
желание первенствовать в обществе, а также чувственный угар, слепота и
самоуверенность юности, толкающая на бессмысленные поступки. Ее родственники
поощряли мои ухаживания, присутствие соперников подстегивало меня. Она
делала все, чтобы покорить меня. Не успел я опомниться, как свадьба
состоялась. О, я не оправдываюсь, вспоминая об этом поступке, я испытываю
глубокое презрение к самому себе. Я нисколько не любил, нисколько не уважал,
я в сущности даже не знал ее, я не был уверен в существовании хотя бы одной
положительной черты в натуре моей жены. Я не заметил ни в ней, ни в ее
поведении ни скромности, ни благожелательности, ни искренности, ни
утонченности. И все-таки я на ней женился. Слепец! Жалкий, безумный слепец!
Я согрешил бы гораздо меньше, если бы...

Но я не должен забывать, с кем говорю. Матери моей невесты я никогда не
видел и считал, что она умерла. Лишь когда прошел медовый месяц, я узнал о
своей ошибке: она была сумасшедшая и находилась в сумасшедшем доме.
Оказывается, существовал еще и младший брат, тоже совершенный идиот!
Старший, которого ты знаешь, - я не могу его ненавидеть, хотя презираю всю
семью, ибо в его слабой душе есть какие-то искры порядочности и он проявляет
неустанную заботу о своей несчастной сестре, а также воспылал ко мне некогда
чисто собачьей преданностью, - вероятно, окажется со временем в таком же
состоянии. Мой отец и брат Роланд все это знали: но они помнили только о
тридцати тысячах фунтов и были в заговоре против меня. Все эти открытия
ужаснули меня. Но, кроме обмана, я ни в чем не мог упрекнуть мою жену, хотя
и обнаружил, что она по своему складу совершенно чужда мне, что ее вкусы
противоречат моим, что ее ум узок, ограничен, банален и не способен
стремиться к чему-нибудь более высокому. Вскоре я понял, что не могу
провести ни одного вечера, ни одного часа в приятном общении с ней, между
нами не мог иметь места никакой дружеский разговор: на какую бы тему я ни
заговорил, она придавала всему какое-то грубое и пошлое истолкование,
извращенное и нелепое.

Я убедился также, что у меня не может быть спокойной и налаженной
семейной жизни, потому что никакая прислуга не была в состоянии мириться с
внезапными и бессмысленными вспышками ее гнева, ее оскорблениями, ее
нелепыми, противоречивыми приказаниями. Но даже и тогда я не осуждал ее. Я
пытался перевоспитать ее, воздействовать на нее; таил в себе свое раскаяние,
свое отвращение и подавлял глубокую антипатию к ней, которая разгоралась во
мне.

Джен, я не буду смущать тебя отвратительными подробностями. Достаточно
нескольких слов, и ты поймешь, что я испытал. Я прожил с этой женщиной
четыре года, и она почти беспрерывно мучила меня. Ее дурные наклонности
созревали и развивались с ужасающей быстротой. Ее пороки множились со дня на
день. Только жестокость могла наложить на них узду, а я не хотел быть
жестоким. Какой пигмейский ум был у нее и какие дьявольские страсти! Какие
ужасные страдания они навлекли на меня! Берта Мэзон, истинная дочь своей
презренной матери, провела меня через все те гнусные и унизительные
испытания, какие выпадают на долю человека, чья жена не отличается ни
воздержанностью, ни нравственной чистотой.

Тем временем мой брат умер, а вскоре умер и отец. Я стал богат, но
вместе с тем - постыдно беден. Ведь со мной было связано существо грубое,
нечистое и развращенное. Закон и общество признали эту женщину моей женой, и
я никак не мог освободиться от нее, хотя врачи уже установили, что моя жена
сумасшедшая и что те излишества, которым она предавалась, ускорили развитие
давно таившейся в ней душевной болезни. Джен, тебе тяжело слушать мой
рассказ? Ты кажешься совсем больной. Может быть, отложим до другого дня?

- Нет, сэр, кончайте. Мне жаль вас, мне глубоко вас жаль.

- Жалость, Джен, со стороны некоторых людей - унизительная подачка, и
хочется швырнуть ее обратно тому, кто с ней навязывается. Эта жалость
присуща грубым, эгоистическим сердцам; в ней сочетается раздражение от
неприятных нам сетований с тупой ненавистью к тому, кто страдает. Не такова
твоя жалость, Джен. От другого чувства посветлело сейчас твое лицо, другое