в коридор:
сейчас пить будут!
5
"Ну, вот и все", словно одновременно порядок установился и в комнате, где
застелена кровать, а подушка уже не смята, и в душе Евгении Николаевны. Но
когда не стало пепла возле изголовья кровати и последний окурок был убран
с краешка этажерки, Женя поняла, что пыталась обмануть себя и что ей
ничего не надо на свете, только Новикова. Захотелось рассказать о
произошедшем в ее жизни Софье Осиповне, - именно ей, не матери, не сестре.
И она смутно понимала, почему ей хотелось говорить об этом с Софьей
Осиповной.
может, ударила с отчаянием рукой по столу. Потом она сказала: "Плевать,
мне никто не нужен", - после чего она стала на колени перед местом, где
недавно висела шинель Новикова, и произнесла: "Будь жив".
самой себе от имени какого-то низменного и ехидного существа, не то
женского, не то мужского пола:
такие годы... Одного бросила, конечно, куда Крымову, его вообще из партии
хотели исключить. А тут в командирши корпуса. Мужик-то какой! Тут всякая
заскучает, еще бы... Чем его теперь удержишь, дала ведь, а? Ясно, теперь
ночи без сна, то ли его убили, то ли он себе нашел лет девятнадцати
телефонистку, - и, подсмотрев, казалось, неизвестную самой Жене мысль,
ехидное и циничное существо прибавило: - Ничего, ничего, скоро помчишься к
нему.
понимать, - она стала счастлива.
между Новиковым и ей, он отравляет ее радость. Он продолжает губить ее
жизнь. Почему она должна постоянно мучиться, для чего эти угрызения
совести? Что ж делать, разлюбила! Что ж он хочет от нее, почему он ее
неотступно преследует? Она имеет право быть счастливой, она имеет право
любить того, кого любит. Почему Николай Григорьевич представляется ей
таким слабым, беспомощным, растерянным, одиноким? Не такой уж он слабый!
Не такой уж он добрый!
жертву свое счастье... Жестокий, узкий, непоколебимо фанатичный. Она
никогда не могла примириться с его равнодушием к человеческим страданиям.
Как это все чуждо ей, ее матери, отцу... "Кулаков не жалеют", - говорил
он, когда гибли в ужасных голодных муках десятки тысяч женщин, детей в
деревнях России и Украины. "Невинных не сажают", - говорил он во время
Ягоды и Ежова. Когда Александра Владимировна рассказала, как в 1918 году в
Камышине на барже вывезли и утопили в Волге купцов и домовладельцев с
детьми, - среди них были подруги и товарищи Маруси по гимназии - Минаевы,
Горбуновы, Касаткины, Сапожниковы, - Николай Григорьевич раздраженно
сказал: "А что прикажете делать с ненавистниками нашей революции,
пирожками их кормить?" Почему же она не имеет права на счастье? Почему она
должна мучиться, жалеть человека, который никогда не жалел слабых?
уж жесток Николай Григорьевич.
надела свое летнее платье, единственное уцелевшее после сталинградского
пожара, то, в котором она вечером стояла с Новиковым на сталинградской
набережной у памятника Хользунову.
когда-нибудь влюблена.
кудрями, с голубыми глазами. Он носил бархатную курточку и белый
воротничок. Мне было одиннадцать лет, и я не была с ним знакома". Где
теперь этот кудрявый, бархатный мальчик, где теперь Женни Генриховна?
время к ней заходил Шарогородский. Ох, не хочет она сегодня умных
разговоров.
ушел.
людей. Евгения Николаевна бродила по вокзальным закоулкам, женщина
спросила ее о талонах на рейсовый хлеб, другая - о талончиках на
посадку... Некоторые люди сонно и подозрительно оглядывали ее. Тяжело
прошел по первому пути товарный состав, вздрогнули вокзальные стены,
задребезжали стекла в вокзальных окнах. Показалось, что и ее сердце
дрожит. Мимо вокзальной ограды плыли открытые товарные платформы, на них
стояли танки.
точно лепные сидели на них красноармейцы в шлемах, с автоматами на груди.
поглядывая на свое летнее платье. Вечернее солнце вдруг осветило улицы, и
пыльный, холодный, ждущий зимы, злой, обшарпанный город показался
торжественным, розовым, светлым. Она вошла в дом, и старшая по квартире,
Глафира Дмитриевна, видевшая днем в коридоре полковника, приехавшего к
Жене, льстиво улыбаясь, сказала:
письмо было из Казани, от матери.
6
теории. Уравнения, выведенные им за несколько недель работы, совершенно не
служили расширению принятой физиками классической теории, не стали
дополнением к ней. Наоборот, классическая теория сама стала лишь частным
случаем в разработанном Штрумом новом, широком решении; его уравнения
включали казавшуюся всеобъемлющей теорию в себя.
руководил Соколов. Штрум почти не выходил из дому, шагал по комнате,
часами просиживал за столом. Иногда, вечером, он шел гулять, выбирая
глухие привокзальные улицы, чтобы не встретить знакомых. Дома он жил
по-обычному, - ел, умывался, шутил за столом, читал газеты, слушал сводку
Совинформбюро, придирался к Наде, спрашивал Александру Владимировну о
заводе, говорил с женой.
- и он делал все, что привычно, заведено, внутренне не участвуя в жизни,
которой легко жил лишь потому, что она была привычна ему. Но эта общность
не сближала Людмилу Николаевну с мужем, она была кажущейся. Прямо
противоположные причины определяли их внутреннюю отчужденность от дома -
жизнь и смерть.
не была присуща ему. Но именно теперь, когда он формулировал самое важное
научное решение, найденное им в жизни, он ни разу не усомнился в его
истинности. В те минуты, когда мысль о системе уравнений, позволявших
по-новому толковать широкую группу физических явлений, пришла к нему, он
почему-то, без свойственных ему сомнений и колебаний, ощутил, что мысль
эта верна.
вновь и вновь проверяя ход своих рассуждений, он не испытывал большей
уверенности, чем в те минуты, когда на пустынной улице внезапная догадка
поразила его.
довольно просто.
теории. Однако этого не случилось. Противоречие между результатом опыта и
теорией естественно вызвало сомнение в точности опытов. Теория, выведенная
на основе десятилетних работ многих исследователей и, в свою очередь,
объяснившая много новых опытных работ, казалась незыблемой. Повторные
опыты вновь и вновь показали, что отклонения, претерпеваемые заряженными
частицами, участвующими в ядерном взаимодействии, по-прежнему совершенно
не соответствуют предсказаниям теории. Любые, самые щедрые поправки на
неточность опытов, на несовершенство измерительной аппаратуры и
фотоэмульсий, применяемых при фотографировании ядерных взрывов, не могли
объяснить таких больших несоответствий.
Штрум постарался подштопать теорию, ввести в нее произвольные допущения,
позволяющие подчинить теории полученный в лаборатории новый опытный
материал. Все, что он делал, исходило из признания основного и главного:
Каменистый Артем
Контровский Владимир
Панов Вадим
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Шилова Юлия