критиканства и оплевательства всего, что нам дорого. Что,
живя во времена развитого социализма, он не видел ничего
хорошего в поступательном движении предкоммунистического
общества вперед и по заданию разведок Третьего Кольца
клеветнически оплевывал все, что видел. Своей, с позволения
сказать, деятельностью он заслужил самое суровое наказание,
но благодаря попустительству тогдашних распоясавшихся
коррупционистов сумел избежать возмездия, скрывшись в
Третьем Кольце, где в угоду своим заокеанским покровителям с
усердием облаивал страну, которая его растила, кормила,
поила, одевала и обувала. И вот он снова появился у нас.
Наше общество простило отщепенцу его прежние преступления.
Мы надеялись, что за шестьдесят лет пребывания в Третьем
Кольце он осмотрелся, одумался, понял принципиальную разницу
между коммунизмом и миром, где трудящиеся дошли до такой
нищеты, что даже вторичный продукт вынуждены ввозить из-за
границы. Надеясь на это, Верховный Пятиугольник принял
решение о полной реабилитации отщепенца. Мы встретили его с
распростертыми объятиями, но, как говорится, сколько волка
ни корми, он все в лес смотрит. Этот потерявший всякую
совесть лакей международной реакции и на нашу жизнь периода
зрелого коммунизма смотрел сквозь черные очки, все ему не
нравилось настолько, что он не отличал прекомпита от
кабесота.
теми, кто нарушает его законы и нормы поведения, оно
поступает сурово. Заканчивалась статья призывом к комунянам
перед лицом моей провокации проявить собранность,
бдительность, еще теснее сплотиться вокруг партии Верховного
Пятиугольника, Редакционной Комиссии и лично Гениалиссимуса
и давать решительный отпор всяким враждебным вылазкам.
противно было использовать эту газету для той цели, ради
которой она издавалась. Но, не имея под рукой ничего более
подходящего, я все-таки ее употребил и очень расстроенный
вышел в коридор.
какую-то чурку. Я спросил ее, где можно умыться.
вполне грубо.
удовлетворяются? - спросил я довольно ехидно.
кочан.
изнеженным и необутым ногам было холодно. А кроме того,
попадались всякие камушки, мелкие осколки пластмассы, и идти
было просто больно. Подгибая пальцы, я кое-как доковылял до
прекомпита. Очередь была небольшая, человек сорок. Меня
удивило, что так мало людей, но тут же я догадался, что
нахожусь в Третьей Каке, где живут в основном комуняне
самообеспечиваемых потребностей. Значит, эти, которые в
очереди, приехали сюда из центра. А может быть, это вообще
были даже не комуняне, а приезжие из Первого Кольца, потому
что никто из них меня не узнавал и никто не просил
автографа.
Слава Богу, свинины вегетарианской не было. Там значилось
только два блюда: каша рисовая из пшена и чай из дубовых
листьев "Дубравушка". Я подумал, что, может быть, это то,
что я могу употребить без особого риска для своего желудка.
Но рядом с меню висело уже знакомое мне объявление, что
комуняне удовлетворяются только по предъявлении документа о
сдаче продукта вторичного.
совсем пустым и даже чисто вымытым. Мне было, право, очень
неловко, но все же я обратился к дежурной и, запинаясь от
смущения, спросил, не знает ли она, куда делся мой продукт,
оставленный в номере.
ответственности не несет, - сказала она, не глядя на меня, и
я понял, что мой вторичный продукт украла именно она.
я не могу получить первичный, а не получая первичный, не
могу произвести вторичный. И значит, что же мне, с голоду
помирать?
быть, здешние идеологи правы: вторичный продукт первичен, а
первичный вторичен. Что же мне было делать?
- Конечно, я понимаю, она служит им, но все же она была со
мной в таких близких отношениях. Может быть, она захочет
мне как-то помочь.
она, не глядя.
автомата, тем более что автоматы в Москорепе все совершенно
бесплатны. Один автомат у входа в гостиницу не работал, у
второго была сорвана дверь и перерезана трубка, в третьем,
за углом, трубка имелась, но стекла были выбиты, и я не
вошел, боясь пропороть ноги.
и дверь, и трубка, не было только звука.
Остаточная и Информационная. Движения почти не было, но шум
был. На балконах блеяли овцы, хрюкали свиньи. Одну свинью
где-то резали, и она визжала ужасно. По Информационной
улице я дошел до станции метро Коммунистическая Конечная.
Здесь было восемь автоматов. Из них семь не работали. В
восьмом стояла средних лет женщина и разговаривала. Я стал
за ней, невольно прислушиваясь к разговору.
Никакой жизни нету. Чаво? Да нет, говорю, никакой жизни
нету. Ну да, нет никакой. Ага, так никакой вот и нет. Да
ты что! Это ж разве жизнь? Это не жизнь, а одна морока.
Да кто жалуется? Никто и не жалуется. Ты ж сама
спрашиваешь, что, мол, как жизнь, а я тебе, значит, так
именно и отвечаю, что никакой жизни нету. Какая ж тут
жизнь, если ее вовсе нету.
постучал в стекло. Я думал, что женщина будет вести себя
хамски, но она, увидев меня, тут же прекратила разговор и,
пообещав Дусе позвонить попозже, тут же вышла из будки и
нырнула в метро.
ожидая услышать вожделенный гудок, но гудка не было.
через одну. Я кинулся к этой будке. Говоривший как раз при
мне с кем-то попрощался и попросил передать привет Планете
Семеновне.
молчала. Тогда, разозлившись, я так хватил этой трубкой по
ящику автомата, что она разломилась на две половины.
внубезовец. Я подумал, что сейчас придется объясняться,
почему я сломал трубку, но внубезовец, не обратив на меня
никакого внимания, вошел в будку, приложил одну часть трубки
к другой, набрал номер и тут же заговорил.
молчала.
идиотская игра, с правилами которой я достаточно близко
ознакомился в своей прошлой жизни. Правда, я должен был
отдать должное службе БЕЗО - за последние шестьдесят лет она
кое-чему научилась. В те времена они не успевали выключать
вовремя все телефоны. Сейчас успевают.
сразу заметил парочку, которая обнималась на лавочке под
памятником "Друг детей" (Гениалиссимус с девочкой на руках).
Обратил я внимание и на пожилого комсора в соломенной шляпе,
который читал на стене газету, на шофера, возившегося под
открытым капотом, и на молодую мамашу, прокатившую мимо меня
детскую коляску. Коляска, между прочим (я успел сунуть в
нее нос), была, конечно, пустая. Ну что делать?