безвестного солнца только усиливал чувство подавленности, одиночества,
особенно ощутимого среди тех пространств, что открывались с высоты.
Кипрейная нежность зари обвяла, только занявшись, холодным блеском тяжелого
золота ослепило, залило живую небесную плоть, слиток металла, погружаясь в
глубину скоротечных сумерек, расплавлял твердь горных вершин, и, когда
зазубренным ребром, совсем уже твердый, остывший, вывалился этот слиток из
прорванного неба в узкую горную расщелину, небо еще долго оставалось
продранным, и в проран, в небесную дыру смотрелась и дышала мертвым холодом
бездна.
каменьев снег предвещал морозы. Скорые. Начнут лопаться в тайге деревья, с
глухим звуком станет рвать камни. Раскатываясь по каньону реки, глухой звук
будет полниться, приближаться, нарастать и ахнет громом так, что содрогнутся
горы, рухнут обвалы, увлекая за собою потоки мерзлых, сыпучих лав. И только
тогда, в трескучие морозы, отмучается, успокоится всюду, и в порогах тоже,
Курейка, загонит ее под лед, и только тогда будет возможно пройти к устью, к
поселку, к людям.
голову, заспанно уставилась на него, как что-то коснулось неожиданно слуха,
заставило придержать дыхание - с неба, оттуда, с затемненной северной
стороны, нарастало гудение, и скоро на слабом свету, идущем от горных
снегов, от остатного ли блеска зари, поднимающегося из расщелины, возникла
томным перышком вытянутая фигурка самолета с зеленым глазком под брюхом и
красно, больно, в глаза стреляющей лампой на хвосте.
оставленной, брошенной в лесу, на речке Эндэ, благополучно перевалил через
горы, неторопливо уплыл дальше, на минуту весь обрисовавшись от хвоста до
крылышек, и скрылся, не черно, а серебристо сверкнув за горами в небесном
проране.
сердце, радовался Аким, но тут же суеверно умял ту радость, затолкал
подальше - может, это случайный самолет.... забрел на Север и кружится?
Зимовщиков высаживал, научный какой, может, искал кого, может, на полюс на
Северный летал? Мало ли...
рейсовые самолеты на Хатангу, начали. Зима набрала силу, лед крепок, можно
садиться на реку, на озера. И как он запамятовал? Почему? Но откуда знать,
что трасса на Хатангу проложена здесь вот, над его, Акимовым, становищем?
Расспросить? Чего же расспрашивать-то? Он не собирался бедовать в тайге, он
охотничать, работать в ней собирался.
рисково, но больше надеяться не на что и не на кого.
с какого края, и кичиги, как называли в древности созвездия, ледяным
крошевом пересыпались в небе, над жарко нагоревшим огнем, который калил
лицо, пек до боли, почти выдавливал глаза, но от мороза совсем не спасал.
Аким заболтал в котелке затируху из муки и сухого птичьего мяса. Пили ее
кружками пресную, недосоленную, пахнущую дымом. И, слава богу, в середке
потеплело. Пока охотник в сердитом, как показалось Эле, сосредоточении с
хрустом складывал оиндевелую негнущуюся палатку и привязывал к кошевке
багаж, в котелке снова натаял снег, громко заклокотало, запарило из
посудины. Заварив покрепче кипяток, Аким слил его в маленький термос,
остатки дал попить Эле и, что-то в себе перерубив, отверженно, почудилось,
даже со страхом, произнес:
кашляла. Аким пихнул ее в возок, укрыл палаткой, с боков подтыкал, завязал
шарфом рот, натянул башлык полусака, оставив только глаза, постучал по
плечу, шевеля затверделыми от мороза губами: "Держись!" - и попер возок, то
и дело обваливаясь лыжами в забои, увязая в валежнике, задышливо взбадривая
Розку, себя ли:
Фома, деревня близко..." - Дальше там шли озорные слова: "У милашки свет
потух. До нее дорога склизка, разрезай лаптей воздух!" - но договорить их у
Акима но хватило дыхания. Он гнал себя, гнал собаку, а вокруг все
напряженней сверкали перекаленные снега, сухо потрескивали, ахали в глуби
остекленелой ночи деревья, струями текла с дерев шорохливая крупа, рыбьей
чешуей бусила, клубилась миражная, сгущающая воздух сыпь, нарастала тишина,
и еще холодней, еще льдистей светились цепенеющие звезды в глуби бездонного
и бесчувственного неба.
покорностью разъединенного леса, заговоренно опустившего лапы в снег. Всякое
дерево, нищенски обтрепанное, ощетиненное сучками, стояло со своей отдельной
тенью, словно бы застыв в безгласной молитве о вечном терпении.
и груди Акима и Розки, кошевку накренивало, бросало с валежины на валежину,
с кочки на кочку, полозья взвизгивали, точно раздавливая крысу, и катились
дальше то плавно, то рывками. Элю охватило безразличие, думалось тупо и все
о вечном, о Древнем Египте почему-то, о таинственных жрецах и жрицах и еще о
вымерших в Индии городах, заблудившихся среди джунглей, о скитающихся
кораблях, покинутых людях и о всяком таком вот. Все земное, близкое
отдалилось в пустыню стылой, смиренной ночи и тайги. Тут и себя забыть
просто, и забыла бы, если б не боль, ломящая лицо, льдом сцепляющая глаза и
ноздри.
он в снегу, в куржаке, все на нем состылось, шуршало, дыхание рвалось, глаза
в мерзлых щелях светились всполошенно, на щеках пятна млечного цвета. Эля
никогда не видела обмороженных людей, но все равно испугалась - так, только
так, бескровно, чужеродно может выглядеть отмирающее тело. Аким черпнул
снегу рукавицей. Эля, всхлипывая, торопилась оттирать лицо охотника и,
чувствуя, как ему больно, лепетала какие-то слова, просила потерпеть,
рассыпала снег, черпала его, черпала. Клоня лицо все ниже и ниже, сжимая до
хруста в пальцах бортик нарты, Аким матерился сквозь стиснутые зубы:
рукавицей измазанным лицом. - Шибче три! Шибче!
него хрипела, взвизгивала Розка, красно пятная снег изорванными лапами; не
попискивали, не крякали, не скрипели, а живым визгом исходили полозья нарты.
Их подбрасывало, кренило, дергало все резче, и что-то выпало, зачернело
сзади на снегу. Эля кричала о пропаже, но Аким даже не обернулся, и если
оторвется нарта, подумала Эля, он тоже не оглянется, как шел, так и будет
идти до тех пор, пока не упадет, - ничего он уже не слышал, не понимал, не
чувствовал.
возком и охотником с собакой. Не думалось уже о вечности, о вселенной, о
затерянных городах и древних странах, ни о чем больше не думалось - все
вытеснил страх. Ощущение нескончаемости пути, пустоты, беспредельности тайги
подавило не только мысль, но и всякое желание, кроме одного: остановиться,
прилечь возле живого, красного огня и перестать сопротивляться - все равно
никуда не придешь, вернее, придешь, куда все в конце концов приходят, так
какая разница - раньше или поздней?
кошкарник, выворотни, подумалось ей. Но вдруг блеснуло - след! Они идут по
следу, несколько, правда, странному. На передувах и в забоях снег прорыло
чем-то тупым, на чистине след раздваивало, виделись лыжные бороздки, собачья
топанина. Горы, ломь оголенных громад, зловещей воронью чернеющих над белой
лентой реки, отдалились в призрачность неба: сплюснутые, они там пластами
соединялись с громадой недвижной небесной тверди.
идут к жилью, к становищу, к чуму, к рыбацкой бригаде! Не все ли равно? Лишь
бы выйти на свет, на люди. Здесь погибнуть не дадут. Ототрут, отогреют,
напоят, накормят, на оленях доставят куда надо, полечат и на самолете домой,
к маме, в Москву отошлют.
никуда она больше не поедет, никогда не оставит мать, пусть курит табак,
пусть ругается с авторами, "спасает" их. Стало быть, Аким попал на след,
потому так и торопится, загоняет себя и Розку. "Бедный Аким! Хороший Аким!"
лицом помягчало в тайге, деревья реже хлопали разрывно, зато сильнее
хрустело, сыпалось сушье и трупелый мох-бородач, слепленные холодом в
табачные папухи, шорохтели листья, и эта невидаль отчего-то тоже пугала Элю.
все еще тянущегося рассвета иль от подступивших уже сумерек. Эля упала
грудью на возок. Аким еще набрался сил развести огонь, навесить котелок и
тоже упал на тонко набросанный лапник, который, хрустнув, раскрошился под
ним. Лицо Акима в кровяных царапинах, уши вздулись, кости скул завело под
глаза, косицы старчески запали. Пили чай, не экономя сахар, пили жадно,
много. Руки Акима дрожали, вздутые жилы черно ветвились, ровно бы звеня от
надсады, по белкам глаз растекались лопнувшие сосуды, веки набухли,
вывернулись мокрым исподом, и не взгляд, не глаза Акима так дико светились
ночью, а это вот набухающее и набухающее мокро, под которым ничего, кроме
смертельной усталости, не угадывалось.
пару ложек, наболтал молока в кружке и дал полакать Розке. Собачонка
недоверчиво глядела на хозяина, пошевеливая хвостом; он приоткрыл глаза:
Нортон Андрэ
Зыков Виталий
Роллинс Джеймс
Круз Андрей
Пехов Алексей
Зыков Виталий