"Маршал Свистунов" -- о котором еще пойдет речь ниже -- упоминаются господа
Мпольские (прозрачный псевдоним, которым автор пользовался во многих
рассказах), проводившие лето в подмосковном Пушкине, и подробно сообщено,
что "у Мпольских был кадет Сеня" -- здесь Митропольский-Несмелов назвал себя
по имени. В стихотворении из того же сборника "Без России" (1931) Несмелов
пишет: "...И давно мечтаю о себе, -- // О веселом маленьком кадете, //
Ездившем в Лефортово на "Б". Дорогу с родного Арбата на трамвае "Б" (если
быть точным, то на конке, трамваи стали ходить в Москве чуть позже)
скрупулезно пересказывает Несмелов в рассказе "Второй Московский" -- после
трамвая по Покровке, мимо Константиновского Межевого института, мимо
Елизаветинского женского института, по мосту через Яузу, мимо корпусов
Первого кадетского корпуса к "родному" Второму, где задолго до
Митропольского обучался военным наукам А.И.Куприн, которому и посвящен этот
немного святочный, но донельзя автобиографический рассказ.
несмеловской поэзии и прозе, -- подобное случается в творчестве многих
писателей; например, в "Юнкерах" Куприна, в самом конце, герой идет на
поклон к памятнику Скобелеву... за двадцать три года до установки такового.
Память -- всегда редактор, да еще и цензор. А Несмелов, вспоминая детство и
юность, писал не столько мемуары, сколько беллетристику.
все, -- а в 1911-1912 году стал их понемногу публиковать в "Ниве"; эти
довоенные его публикации прошли совершенно незамеченными, истинным поэтом
автор стал сравнительно поздно. Когда грянула война, то 20 августа 1914 года
в составе одиннадцатого гренадерского Фанагорийского полка сперва
прапорщик, позднее подпоручик и поручик Митропольский попал на австрийский
фронт -- и всю войну провел в окопах, не считая времени, когда после ранения
он отлеживался в Москве, в госпитале. Именно тогда, в 1915 году вышла его
первая тоненькая книжка: Арсений Митропольский. Военные странички. Книжка
вышла в Москве в 1915 году массовым по тем временам тиражом три тысячи
экземпляров, в ней были собраны военные очерки и пять стихотворений на
фронтовые темы, -- нечего и говорить, что книжка тоже никем особо замечена
не была. Вскоре автору пришлось вернуться на фронт, но хотя бы не совсем в
окопы: он получил должность начальника охраны (полицейской роты) штаба
двадцать пятого корпуса. Военная жизнь, даже офицерская, притом на фронте,
годами не двигавшемся ни на запад, ни на восток, для разнообразия украшенная
лишь обстрелами и редкими попытками наступлений с обеих сторон, располагала
не к стихам и не к прозе, а в лучшем случае к преферансу. Однако фронтовых
впечатлений будущему поэту хватило на всю оставшуюся жизнь, и небольшим
своим офицерским чином он всегда гордился, никогда не забывая напомнить, что
он -- кадровый поручик, гренадер, ветеран окопной войны.
орденами, был отчислен из армии в резерв, приехал в Москву, где отца живым
уже не застал -- и больше на Западный фронт не вернулся. В памятные дни 24
октября -- 3 ноября 1917 года, во время "Восстания юнкеров", оказался на той
стороне, на которой приказывала ему быть офицерская честь. Этим дням
посвящены несколько его поздних рассказов и поэма "Восстание", начатая в
1923 году Арсением Несмеловым, но в окончательном виде опубликованная лишь в
1942 году под псевдонимом Николай Дозоров (об этом псевдониме Митропольского
речь еще пойдет). Поэма эта -- редкий документ, созданный если и не по
свежим следам, то по личным впечатлениям. О тех же событиях -- но в обратной
перспективе -- вспоминает и маршал Свистунов в одноименном рассказе. Именно
в эти дни офицер царской армии стал белым офицером. Судьба переломилась.
узнать из рассказов Несмелова, собранных во втором томе нашего издания.
Читателю, быть может, интересно будет узнать, что в сентябре 1918 года в
Кургане Митропольский служил "в 43 полку и стоял на квартире у маслодела
Майорова"*. Дальше все было донельзя прозаично:
пришел домой и сказал, что чувствую себя плохо. Сел на крылечке и сижу. И не
понимаю, чего это Анна Михайловна так тревожно на меня посматривает. Потом
ушел к себе в комнату и лег спать. Проснулся здоровый и, как всегда делаю
утром, запел. Потом Анна Михайловна говорит мне: "А уж я-то боялась,
боялась, что у вас начинается холера. Утром слышу: поет. Ну, думаю, слава
Богу, жив-здоров". Из Кургана я уехал в Омск, назначили меня адъютантом
коменданта города".*
газете "Наша армия", носившей гордый подзаголовок: "Газета военная,
общественная и литературная", подписывая Арс. М-- ский; несколько
стихотворений "омского" периода перепечатывается в нашем издании. Надо
сказать, что почерк поэта к этому времени уже сложился, его главная --
военная -- тема, немалая пластичность стиха были уже и тогда налицо.
Некоторые из этих стихотворений позднее появлялись уже под именем Арсения
Несмелова, но Митропольскому еще предстояло довоевать -- впереди было
отступление, Ледовый поход, Новониколаевск, Иркутск, Чита -- и поезд, через
Маньчжурию увезший Митропольского во Владивосток, -- как констатировал поэт
в начале 30-х годов, "Арсений Несмелов родился именно в этом городе, когда
местная газета "Голос Родины" впервые напечатала стихотворение, так
подписанное"*.
позднее вошло в сборник "Полустанок" под заголовком "Интервенты".
Неожиданная судьба постигла это стихотворение уже в наше время, когда чуть
ли не ежедневно, во время "югославского конфликта" голос Валерия Леонтьева
(да и не его одного) звучал из каждого радиоприемника:
было сокращено и слегка переделано "в духе событий" ("серб, боснийский
солдат" превратилось, понятно, в "югославский солдат"), но как некогда "Над
розовым морем вставала луна..." какое-то время служило визитной карточкой
Георгия Иванова (даром что пел-то Вертинский), так и "Каждый хочет
любить..." в наши дни -- восемьдесят лет спустя! -- неожиданно стало
визитной карточкой Несмелова; может быть, не такое уж и важное событие, но
интересно то, что это было именно первое стихотворение, подписанное
псевдонимом Арсений Несмелов. Именно там, тогда и так родился поэт.
(1940) Арсений Несмелов уложил в одну фразу: "Уехав (из Москвы -- Е.В.) в
1918-ом году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался
во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов"*. Скупо, но все остальное
Несмелов рассказал в стихах и в прозе. После убийства Колчака и распада
Белой армии ничье знамя высоко нести офицер Митропольский более не мог, да и
не видел в том нужды. В неизданных полностью по сей день воспоминаниях
дальневосточный поэт и прозаик Вс.Ник.Иванов (тот, которому посвящены
стихотворения Несмелова "Разведчики" и "Встреча первая"), обронил фразу,
рассказывая о развале собравшейся вокруг Омска армии: "Крепла широко
разошедшаяся новость, что офицерство может служить в Красной Армии в
качестве военспецов -- ведь я и сам ехал из Москвы с такими офицерами в 1918
г. К чему тогда борьба?" Однако и сам Иванов, по доброй воле и вполне
безболезненно перебравшийся в СССР из эмиграции в феврале 1945 года через
Шанхай, сознавался, что вернулся лишь тогда, когда обрел "идеологию". А о
тех, давно минувших годах вспоминал очень подробно (начисто стараясь не
проронить ни слова о четверти века жизни в эмиграции). И очень характерно
такое его позднейшее примечание к этим воспоминаниям:
Москве, вел я разговор с покойным писателем А.А.Садовским, бывшим когда-то в
Сибири и собиравшим материал по "колчаковщине". Он спросил меня, по
обыкновению смотря зорко, как всегда, -- через очки: В.Н., а какова
же была у вас тогда идеология? Никакой! -- ответил я.
была только у коммунистов. Она насчитывала за собой чуть не целый век
развития. А что у нас было? -- Москва "золотые маковки"? За три века русской
государственности никто не позаботился о массовой государственной русской
идеологии"*.
отсутствие идеологии" полностью применима (не путать идеологию с офицерской
честью). В воспоминаниях "О себе и о Владивостоке" очень весело описано, как
побывал поэт главным редактором "японского официоза" -- газеты
"Владиво-Ниппо", и по заказу японских хозяев попеременно ругал "не только
красных, но и белых". Между тем именно Несмелов едва ли не первым понял, что
японская оккупация Приморья вызвана отнюдь не борьбой с красными
партизанами: "Он угадал, например, смысл японской интервенции в Сибири и
понял, что целью вмешательства была вовсе не борьба с коммунизмом"*. А стихи
он писал с одинаковой легкостью, используя незаурядный импровизационный дар:
и на смерть Ленина, и о красотах Фудзи, -- ни того, ни другого Несмелов не
видел, но стихи на заказ сочинял буквально за пять минут (как
свидетельствовал в письме к автору этих строк Н.Щеголев), а для харбинских
"русских фашистов" даже специального поэта создал, Николая Дозорова, и тот
для них писал "стихи", используя преимущественно богатую рифму "фашисты --
коммунисты" (или "коммунисты -- фашисты", уж как ложилось). Впрочем, в
длинных вещах, таких, как поэма "Восстание", разница между "Несмеловым" и
"Дозоровым" стиралась: незаурядное дарование все-таки не давало испоганить
стихи до конца. Лучшим доказательством тому поэма "Георгий СеменГЎ",
вышедшая под псевдонимом "Николай Дозоров" в 1936 с жирной свастикой на
обложке; местом издания книги обозначен... Берн, но наверняка располагался
этот "Берн" в какой-нибудь харбинской Нахаловке. Впрочем, поэму мы
Самойлова Елена
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Фазиль Искандер