Чтение 74–й страницы книги ~Самоубийство~

Россию он прочел о сражении под Танненбергом, о самоубийстве генерала
Самсонова и был совершенно потрясен.

Нина Анатольевна прослезилась на русской границе. Тонышев задержался в
Петербурге. Ему надо было побывать в министерстве, сделать устный доклад,
представить записку, выяснить свое положение.

В первый же час после приезда Нина позвонила из "Астории" в Москву.
Телефонистка предупредила ее, что по-немецки говорить запрещается. --
"Помилуйте, барышня, почему я, русская, стала бы говорить с моим братом
по-немецки!" -- почти с негодованием ответила она.

Разговор был трогательный. Дамы, давно не видевшие друг друга, плакали.
Дмитрий Анатольевич отбирал у жены трубку и тоже что-то взволнованно кричал.
371 Впрочем, говорили о пустяках. Нина Анатольевна от волнения даже зачем-то
спросила, который час.

-- Я завтра же к вам выеду! Можно ли остановиться у вас?.. Ради Бога,
не сердись, я спросила по глупости... Спасибо, да, пока я одна: у Алеши еще
здесь дела, будто бы страшно важные. Я столько вам расскажу!

-- А мы-то тебе! Вы оба не можете себе представить, что у нас
происходило. Ну, слава Богу, что вы благополучно приехали, мы так за вас
волновались! Эти немецкие зверства!

III

В Москве взрыв патриотического воодушевления был необычайный. Никогда
еще в России, по крайней мере с 1812 года, не было такого согласия и
единодушия между людьми. По этой ли причине, вследствие непривычного
отсутствия "внутреннего врага", по свойствам ли русского характера или из-за
необъятных размеров страны, в Москве и настроение было более веселое, чем в
Лондоне, неизмеримо более веселое, чем в Париже.

Чуть ли не каждый день происходили совещания в разных группах
интеллигенции. Все были совершенно уверены в близкой победе, все, теперь
благодушно, рассказывали анекдоты о министрах, все ожидали перехода к
настоящему конституционному правлению и создания ответственного перед Думой
правительства. Кое-кто предлагал практические мероприятия. Ласточкин один из
первых подал мысль о мобилизации всей русской промышленности. Как инженер и
экономист, он представил записку, имевшую очень большой успех. Ему было
поручено разработать подробный план.

Дмитрий Анатольевич пожертвовал Красному Кресту столь большую сумму,
что денег на его текущем счету не хватило, и он в первый раз в жизни
заключил в банке заем. Татьяна Михайловна от него не отставала, -- он еще
несколько лет тому назад открыл для нее особый банковый счет, к некоторому
ее недоумению: -- "Помилуй, Митенька, зачем мне отдельные деньги? Я даже не
знаю, как пишутся чеки!", -- говорила она. -- "Это нехитрое искусство, я
тебя научу", -- смеясь, отвечал Ласточкин. Теперь она давала дамскому
комитету деньги на подарки воинам и тайно помогала 372 нуждавшимся знакомым,
преимущественно семьям призванных, сразу оказавшимся без средств. Как и
можно было думать, у большинства русских интеллигентов никаких сбережений не
оказалось, несмотря на то, что почти все зарабатывали недурно.

Работы в совещаниях было немало, но эта работа всЈ же не удовлетворяла
Дмитрия Анатольевича, и ему было совестно перед людьми, отправившимися на
фронт. Несмотря на свой возраст, он в первую же неделю отправился за
справками в комендантское управление, где у него были знакомые, как почти
везде в Москве. Там ему сказали, что о призыве второго ополчения не может
быть речи: людей больше, чем нужно, и война кончится гораздо раньше, чем
могут потребоваться ратники.

-- Вот будут военные школы ускоренного выпуска, -- сказал ему знакомый
полковник. -- Может быть, офицеры и понадобятся, хотя мало будет, правду
сказать, толка от таких офицеров. Если вас примут, что-ж, милости просим. Не
скрою от вас, что в нынешнюю войну среднюю продолжительность жизни
прапорщика в пехоте мы определяем предположительно в три месяца. Вы ведь
инженер, для вас несомненно найдется другая работа, где вы будете гораздо
полезнее. Да вы и теперь в Москве полезны.

Это ему говорили и штатские люди. Специалисты знали, что русская
тяжелая промышленность недостаточно развита и что придется в самом спешном
порядке строить новые военные заводы:

-- Вот тогда такие люди, как вы, будут цениться на вес золота.

-- Не думаю. Я не очень компетентен в устройстве военных заводов.

-- Во всяком случае более компетентны, чем для службы прапорщиком
запаса.

Это соображение было основательно, Дмитрий Анатольевич себя проверил:
"Нет, шкурничества тут нет никакого". ВсЈ же он, независимо от одушевления,
чувствовал и немалую тревогу. Гибель Самсоновской армии его потрясла.
Несмотря на смягчения в официальных сообщениях и в газетных статьях, правда
скоро стала известна. В полной победе никто еще не сомневался, но теперь уже
говорили, что война продлится дольше, 373 чем первоначально предполагалось.
-- "Восемь месяцев, никак не больше, но, вероятно, и не меньше", -- признал
известный экономист на основании произведенного им точного расчета
финансового и хозяйственного потенциала центральных держав.

-- Да как же турки тоже объявляют нам войну? -- спросил его Ласточкин.
-- Значит, они идут на верную гибель?

-- Хороши, должно быть, турецкие экономисты, -- ответил, пожимая
плечами профессор.

Дмитрий Анатольевич говорил с женой и сестрой. Обе горячо поддерживали
мнение полковника.

-- ВсЈ это правильно, но как-то выходит, что у нас воюют только
кадровые офицеры, серая крестьянская масса и только небольшая часть
интеллигенции, преимущественно молодежь, -- с недоумением сказал Ласточкин.

-- Если и так, то это лучше, чем во Франции, -- отвечала Нина. -- Нам в
Париже говорили, что какой-то знаменитый химик, кажется по фамилии Гриньяр,
призван в пехоту рядовым и охраняет в тылу мосты! Это уж совершенно
бессмысленно!

Алексей Алексеевич смущенно молчал. Ему в министерстве сказали, что
отпустить его не могут, что работа для него скоро будет. А в комендантском
управлении в Петербурге он узнал, что, если его отпустят, то он будет
назначен на этапный пункт. -- "Это значит, в глубоком тылу?" -- спросил
Тонышев. -- "В тылу, конечно, но не обязательно в глубоком. Для фронта вы не
годитесь, теперь и методы не те, что были двадцать лет тому назад, когда вы
отбывали воинскую повинность".

Люда тоже куда-то ездила, справлялась о возможной работе для женщин. Ей
сказали, что работа может быть только санитарная и что прежде всего
необходимо пройти курс для сестер милосердия; такие курсы скоро откроются.
Кровь и грязь больниц, санитарных поездов были Люде противны. Она и вообще
чувствовала себя растерянной. Кооператоры никогда ни о каких войнах не
думали. С большевиками она уже несколько лет не поддерживала отношений, но
стороной слышала, что растеряны и московские большевики; от Ленина не
получили 374 никаких инструкций и даже не знали, что с ним и где он
находится: вероятно, в Австрии интернирован.

Из Петербурга скоро приехал в Москву и Рейхель, тоже по связанным с
войной делам. Он был в мундире военного врача, но его оставили в Петербурге
для производства лекарств. К своему мундиру он относился с насмешкой и почти
так же относился к войне. Вдобавок, был убежден в непобедимости Германии.
Разговор с ним был очень неприятен и Ласточкиным и Тонышевым. Он с ними
пообедал, узнав предварительно, что Люды не будет. Тонышевы тотчас после
обеда ушли; ушла и Татьяна Михайловна.

-- А я, напротив, убежден, что Германия будет совершенно разгромлена,
-- сказал Дмитрий Анатольевич.

-- С чем тебя и поздравляю. Но блестящая баталия при Танненберге как
будто об этом не очень свидетельствует.

-- Ты точно этому рад, Аркаша! "Блестящая баталия"!.. Наши войска
проявили истинный героизм. Мы всЈ-таки спасли Францию, дав ей возможность
одержать огромную победу на Марне.

-- Хороша огромная победа! Твой Жоффр узнал о ней из газет.

-- Да ведь это неправда и нехорошая неправда! Во Франции справедливо
пишут о русском rouleau compresseur. Мы опять перейдем в наступление, и
скоро Германия будет, повторяю, разгромлена.

-- День в день "через восемь месяцев", как пишет тот болван?

-- Он никак не болван, его расчет очень обоснован... Я вообще перестал
тебя понимать, Аркадий!

-- Я ни минуты в этом не сомневался. Да если и победят Германию, то не
велика радость в том, что миллион людей съедят черви раньше, чем полагается.

-- Люди погибнут, но идея восторжествует... Ты стал уж очень
материалистически относиться к жизни.

-- Я и всегда так к ней относился. Знаю, что теперь не в моде быть
материалистом, даже естествоиспытатели открещиваются и конфузятся или делают
такой вид. Но я не конфужусь. Да, я материалист. Ты нет?

-- Нет... А в бессмертие души ты совершенно не 375 веришь? -- быстро,
неожиданно для себя, спросил Ласточкин.

-- Совершенно не верю. Неужели ты веришь в эту ерунду?

-- Я не могу ни утверждать ни отрицать то, что знанию недоступно.

-- Уж будто? Пониманию во всяком случае доступно. Если верить в
бессмертие души человека, то логически надо признать, что бессмертны также
блоха или удав.

-- И ты вполне удовлетворен своим миропониманием?.. И своей жизнью? --
спросил Дмитрий Анатольевич, ничего в последние годы не знавший об интимной
жизни Рейхеля. Знал только, что он по прежнему не был женат. "Верно,
какая-нибудь связь у него есть?" -- предполагал он в те, всЈ более редкие,
минуты, когда думал о своем двоюродном брате.

-- Это совершенно другой вопрос, не имеющий с миропониманием ничего
общего. А мое миропонимание ты давно знаешь. Как это Шопенгауер говорил?
"Врач видит человека во всей его слабости, адвокат во всей его низости, а
священник во всей его глупости". Работой же своей я доволен.