Чтение 74–й страницы книги ~Анж Питу~

- Национальное собрание? Жильбер кивнул.

- Собрание, - продолжал король, - в которое входят такие люди, как Монье,
Мирабо. Сьейес, способно послать мне какое-нибудь обращение, которое лишит
меня возможности проявить добрую волю и получить связанные с этим
преимущества.

- Ну что это? - вскричала королева с мрачной яростью. - Тем лучше, потому
что тогда вы отступитесь, потому что тогда вы сохраните ваше королевское
достоинство, потому что вы не поедете в Париж! Если нам суждено вести войну
здесь, что делать, будем ее вести! Если нам суждено умереть здесь, что ж, мы
умрем, но умрем, осененные славой, умрем безупречно, как короли, как
господа, наконец, как христиане, которые отдают себя Богу, помазавшему их
некогда на царство.

Видя лихорадочное волнение королевы, Людовик XVI понял, что ничего не
поделаешь - придется уступить.

Он сделал знак Жильберу, подошел к Марии-Антуанетте и, взяв ее за руку,
сказал.

- Успокойтесь, ваше величество, все будет так, как вы хотите. Вы знаете,
дорогая жена, что я никогда в жизни не стал бы делать ничего, что вам
неприятно, ибо такая достойная и добродетельная женщина заслуживает мою
самую нежную привязанность.

Людовик XVI подчеркнул эти слова с неизъяснимым благородством, делая
таким образом все, что в его силах, дабы возвысить многократно оклеветанную
королеву в глазах свидетеля, способного в случае нужды рассказать о том, что
он видел и слышал.

Такая деликатность глубоко тронула Марию-Антуанетту, она двумя руками
сжала руку короля и сказала:

- Ну что ж! До завтра, ваше величество, не позже, это последний срок; но
я молю вас об отсрочке как о милости, на коленях, и клянусь вам, что завтра
вы сможете отправиться в Париж, когда пожелаете.

- Смотрите, сударыня, доктор свидетель, - улыбнулся король.

- Ваше величество, был ли случай, чтобы я не сдержала слова? - возразила
королева.

- Нет, однако признаюсь вам в одной вещи.

- В какой?

- В том, что мне не терпится узнать, почему вы, покорившись в душе,
просите у меня отсрочки на сутки. Вы ждете каких-то вестей из Парижа,
каких-то вестей из Германии? Идет ли речь о...

- Не расспрашивайте меня, ваше величество. Король предавался любопытству,
как Фигаро предавался лени - с наслаждением.

- Идет ли речь о прибытии войск, о подкреплении, о политической
хитрости?

- Ваше величество! Ваше величество! - прошептала королева с упреком.

- Идет ли речь о...?

- Речь не идет ровно ни о чем, - отвечала королева.

- Значит, это секрет?

- Ну что ж! Да, секрет: секрет встревоженной женщины, только и всего.

- Каприз, не так ли?

- Каприз, если вам угодно.

- Высший закон.

- Это верно. Почему в политике все не так, как в философии? Почему
королям не дозволено возводить свои политические капризы в высший закон?

- Это рано или поздно произойдет, будьте покойны. Что до меня, то я это
уже сделал, - шутливо сказал король. - Так что до завтра.

- До завтра, - грустно сказала королева.

- Вы хотите, чтобы доктор остался у вас? - спросил король.

- Нет-нет, - сказала королева с живостью, которая заставила Жильбера
улыбнуться.

- Тогда я забираю его с собой.

Жильбер в третий раз поклонился Марии-Антуанетте, которая на сей раз
попрощалась с ним не столько как королева, сколько просто как женщина.

Жильбер направился к двери и вышел вслед за королем.

- Мне кажется, - сказал король, идя через галерею, - вы поладили с
королевой, господин Жильбер?

- Этой милостью я обязан вашему величеству, - ответил доктор.

- Да здравствует король! - закричали придворные, столпившиеся в
коридорах.

- Да здравствует король! - подхватила во дворе толпа иностранных офицеров
и солдат, теснившихся у ворот дворца.

Эти приветственные возгласы, звучащие все громче и громче, вселили в
сердце Людовика XVI радость, какой он, быть может, никогда не испытывал в
подобных, впрочем, весьма многочисленных, случаях.

Что до королевы, сидевшей у окна, то есть там, где недавно произошла
такая тягостная для нее сцена, то, услышав изъявления любви и преданности,
встречавшие короля на всем его пути и затихавшие вдали, под портиками и в
густой тени, она сказала:

- Да здравствует король! О, да! Да здравствует король, он будет
здравствовать вопреки тебе, подлый Париж? ненавистная пучина, кровавая
бездна, ты не поглотишь эту жертву!.. Я вырву ее у тебя вот этой слабой
рукой, которая грозит тебе сейчас и предает тебя проклятию и каре Господней!

Произнося эти, слова с ненавистью, которая наверняка испугала бы любого,
даже самого бесстрашного революционера, королева простерла в сторону Парижа
свою тонкую руку, выпростав ее из кружев, словно шпагу из ножен.

Затем она кликнула г-жу Кампан, придворную даму, которой больше всего
доверяла, и заперлась с ней в своем кабинете, сказав, что никого не
принимает.

Глава 35

КОЛЬЧУГА

Наступило утро, такое же ясное, как накануне, ослепительное солнце
золотило мраморные плиты и песчаные дорожки Версаля.

Птицы, тысячами слетевшиеся на деревья у входа в парк, оглушительными
криками встречали теплый, веселый день, сулящий им любовные утехи.

Королева встала в пять часов. Она послала передать королю, что просит его
зайти к ней тотчас, как он проснется.

Людовик XVI, несколько утомленный вчерашним приемом депутации от
Национального собрания, которой ему пришлось отвечать, - это было начало
обмена речами - Людовик XVI спал дольше обычного, чтобы отдохнуть и ничем не
ущемить своей природы.

Поэтому просьба королевы настигла его, когда он пристегивал шпагу; он
слегка нахмурил бровь.

- Как, - удивился он, - королева уже встала?

- О, давно, ваше величество.

- Ей все еще нездоровится?

- Нет, ваше величество.

- И чего хочет от меня королева в столь ранний час?

- Ее величество не сказала.

Король съел легкий завтрак - бульон и немного вина - и зашел к
Марии-Антуанетте.

Он застал ее нарядно одетую, красивую, бледную, величавую.
Мария-Антуанетта встретила мужа холодной улыбкой, она сверкала на ее губах,
словно зимнее солнце.

Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже
приготовился к тому, что Мария-Антуанетта будет противиться решению,
принятому накануне.

"Опять какой-нибудь новый каприз", - подумал он и Нахмурился.

Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.

- Ваше величество, - сказала она, - я долго думала о нашем вчерашнем
разговоре.

- Ну вот! - воскликнул король.

- Прошу вас, отошлите всех, кроме ваших приближенных.

Король, ворча, приказал своим придворным удалиться. Из придворных дам
королевы осталась только г-жа Кампан.

Тогда Мария-Антуанетта, сжав своими прекрасными руками руку мужа,
спросила:

- Почему вы совсем одеты? Это плохо!

- Как - плохо? Почему?

- Разве я не просила вас зайти ко мне прежде, чем вы оденетесь? А вы
пришли в камзоле и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.

Король взглянул на нее с удивлением.

Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых
и потому еще более невероятных.

Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.

- Что с вами? - спросил он королеву. - Вы хотите снова отложить или
нарушить наш вчерашний уговор?

- Нимало, ваше величество.

- Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу
ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: дом свой я оставляю в
надежных руках; люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера
вечером.

- Ваше величество, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако..

- Подумайте, - сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, -
подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло
до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые
чувства, которые, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся
гибельной враждебностью... Подумайте, наконец...

- Но, ваше величество, я не спорю с вами, я покорялась еще вчера и не
отступаюсь от своих слов сегодня.

- Тогда, сударыня, зачем эти околичности?