- Не хочет она за этого Ромашова и я его не хочу. Попович.
таких ненавижу. И вороватый.
отдал. Конечно, я не напоминала. И все суется, суется. Боже мой! Если бы
не старость моя...
смотрел на старушку через дырку в портьере, и эта дырка была как бы
объективом, в котором все, что произошло между мной и Катей, с каждой
минутой становилось яснее, словно попадало в фокус. Все приблизилось и
стало на свое место, и этого всего было так много - и так много хорошего,
что у меня сердце стало как-то дрожать и я понял, что страшно волнуюсь.
Только одно было совершенно непонятно: я никогда не "одолевал" сестру
просьбами и никогда не писал ей, что "не могу жить без Кати".
И все это было правдой.
так забылся, что стал расхаживать в своем "шкафу" и пришел в себя, лишь,
когда услыхал строгое покашливание Кораблева.
зачем она приходила, - должно быть, просто душу отвести. Прощаясь,
Кораблев поцеловал ей руку, а она его в лоб - они и прежде всегда так
прощались.
над собой, между половинками портьеры, его нос и усы.
за голову. - Как я говорил с ней! Ох, как я говорил с ней! Как я ничего не
понял! Как я ничего не сказал ей, а ведь она ждала! Что же она
чувствовала, Иван Павлыч! Что она теперь думает обо мне!
курсе".
правда! Иван Павлыч! Это абсолютная правда. Я не могу жить без нее, и у
нас действительно беспричинная ссора, потому что я думал, что она меня
давно разлюбила. Но что же делать теперь? Что делать?!
сказал он. - В одном театре. Так что ты...
Черт его знает, я не понимаю, что теперь делать? Как вы думаете, а?
а что касается тебя, то тебе, по-моему, нужно придти в себя.
повязывать галстук.
сказали, что я был тогда прав, когда мы спорили, о ком идет речь в письме
капитана?
молодой, представительный.
У тебя будет такая задача: сидеть и молчать. И слушать. Понимаешь?
было представить, что это большой, настоящий театр, в котором все актеры
носят такие же шикарные белые гетры и так же громко, хорошо говорят. Вроде
МХАТ. Но оказалось, что это маленький театр на Сретенке, в каком-то
переулке.
"Волчья тропа", и в списке актеров мы тотчас же отыскали Гришу. Он играл
доктора: "Доктор - Г.Фабер". Эта роль почему-то стояла на последнем месте.
немедленно пригласил в свою уборную.
Кораблеву.
свой длинный мундштук папиросу сделал вид, что не заметил моего взгляда.
такой вид, как будто они сидят в своей уборной. Но пока Гриша усаживал
нас, они деликатно вышли, и тогда он извинился за помещение.
час", в которой Гриша когда-то играл приемыша-еврея, и я сказал, что,
по-моему, он просто великолепно исполнял эту роль. Гриша засмеялся, и
вдруг вся его важность слетела.
ты вдруг стал летать на небо? Ходи к нам в театр, какого черта! Мы сделаем
из тебя художника. Что, плохо?
сцену, его ждет гример - и вышел. Мы остались одни.
вы привезли меня сюда? Кто это "он"? С кем вы хотите меня познакомить?
Во-первых, не заехал ко мне. А во-вторых, сказал Кате: "Я буду держать
тебя в курсе!"
заезжай ко мне, и я не подозревал, что это так важно. Скажите мне, кого мы
тут ждем? Кто этот человек и почему вы хотите, чтобы я его видел?
говорить ни слова. Это - фон Вышимирский.
драматическом театре. Но в эту минуту мне показалось, что все это
происходит не в уборной, а на сцене, потому что едва Иван Павлыч произнес
эти слова, как в комнату, нагнувшись, чтобы не удариться о низкий переплет
двери, вошел фон Вышимирский.
никогда не приходило, что этот человек существует на свете. Мне всегда
казалось, что Николай Антоныч выдумал фон Вышимирского, чтобы свалить на
него все мои обвинения. Это была просто какая-то фамилия, и вот она вдруг
реализовалась и превратилась в сухого длинного старика, сгорбленного, с
желтыми седыми усами. Теперь он был, понятно, просто Вышимирский, а
никакой не "фон". На нем была форменная куртка с блестящими пуговицами -
гардеробщик! - на голове седой хохол, под подбородком висели длинные
морщинистые складки кожи.
ему руку.
да еще не один, а с сыном. Сын? - спросил он быстро и быстро посмотрел на
меня и на Кораблева, и снова на меня и на Кораблева.
познакомиться с вами.
Вышимирский. - Чем же летчика заинтересовала моя персона?
что он, видите ли, пишет историю экспедиции капитана Татаринова. А вы, как
известно, принимали в этой экспедиции самое деятельное участие.
быстро взглянул на меня, и в его старых, водянистых глазах мелькнуло
что-то - страх, подозрение? Не знаю.
Ивана Павлыча "товарищ Кораблев" и хвастался невыносимо. Он сказал, что
это была великая, историческая экспедиция и что он много работал, очень
много, "чтобы все было великолепно". При этом он ни минуты не мог усидеть
на месте - вставал, делал разные движения руками, хватал себя за левый ус
и нервно тянул его вниз и так далее.