вероятно, двадцать или тридцать - он писал свой "труд", и для нас в детстве
это слово означало не только толстую рукопись с множеством закладок,
лежавшую на его столе, но и то, что он постоянно работал над ней,
зачеркивал, снова писал. А иногда он читал нам страницу-другую. И мы...
особенно заметны на похудевшем лице.
руку в карман своего халата.
лекций. Это было уже после революции, в тысяча девятьсот двадцать втором
году. Я записала их, но кое-как, потому что была тогда глупой девчонкой и
мечтала, что стану великой киноактрисой, а не врачом на сельском участке. В
этих лекциях он высказал мысль, что плесень, обыкновенная плесень, обладает
целебными свойствами. Вот я и пытаюсь проверить эту на первый взгляд очень
странную мысль.
история.
в прокуратуру, и она ответила, что была и узнала, что Раевский за какие-то
грязные дела еще в 1928 году был выслан из Ленинграда. Рукопись Павла
Петровича у него не нашли, и работник прокуратуры сказал, что на успех мало
надежды.
далеко не так просто.
опытов понадобится бывший здоровый мужчина, выжимавший два пуда левой рукой,
обратитесь к инженеру Репнину Д. С. Адрес известен.
Д. С. неудобен - слишком беспокойный объект: то влюбляется без памяти, то
лежит при смерти, то волнуется, что сошел с ума...
О ЛЮБВИ
сдвинулось в душе и стало другим, чем прежде. Я смутно чувствовала эти
перемены, и мне казалось, что нужно остановиться, оглядеться, подумать - что
же все-таки происходит со мной? Но некогда было оглядываться, и какая-то
беспокойная, неуверенная, так и не собравшаяся с мыслями, встретила я
Андрея.
уже через полчаса забылось это беспокойство о том, что я изменилась, стала
грубее и проще и что он будет разочарован, увидев меня. Но на смену одному
беспокойству явилось другое: я была счастлива тем, что он приехал, но
счастлива как-то иначе, чем ожидала. Быть может, я слишком часто
представляла себе эту встречу? Быть может, нет ничего удивительного в этом
несовпадении между тем, что было между нами, и тем, о чем я думала, закрыв
глаза, с бьющимся сердцем?
в сердце...
потом, прямо из загса, отправились на вокзал. Решено было провести отпуск не
на курорте, хотя самые лучшие курорты были рукой подать, а поехать куда
глаза глядят и жить где придется, не загадывая вперед дальше, чем на день.
Так мы попали в Корчевск, маленький городок на берегу Азовского моря, только
потому, что Андрею захотелось посмотреть Сиваш. Но оказалось, что Корчевск
стоит не на Сиваше, а на проливе, соединяющем Сиваш с Азовским морем, и
самое неинтересное, что мы увидели в приятном, чистом городке, был именно
этот пролив, в котором, не помню почему, нельзя было даже купаться.
перевернутой лодки. Андрей почему-то решил, что этот рыбак - участник
героической переправы через Сиваш во время гражданской войны, и подъехал
было к нему с наводящим вопросом. Но рыбак оказался приезжий, из Бердянска,
и хотя, как вскоре выяснилось, принимал участие в гражданской войне; но
скромное - служил кашеваром.
собирался в Бердянск. - Черт возьми, какая неудача! А на лодке нельзя
добраться до Бердянска?
поеду на лодке в Бердянск - меня укачает.
маленькие, розоватые, необычайно душистые; потом, куда бы мы ни поехали, я
везде спрашивала эти помидоры. В кафе не было никого, кроме нас.
чем-нибудь с увлечением. Когда я думала о нем, он представлялся мне усталым,
похудевшим, таким, каким я видела его в Ленинграде. А он приехал загорелый,
веселый, и не задумчивостью веяло от него, как бывало, а твердостью,
отчетливостью, прямотой. Все как бы определилось в нем, и даже растрепанный
белокурый ежик волос над большим лбом стал прямой и высокий. И смеяться он
стал по-другому, так, что становились видны все белые, ровные зубы. Так и
казалось, что для него нет ничего, что нельзя было бы объяснить
последовательно и ясно. Но за этой отчетливостью сложившегося человека вдруг
становился виден мальчик, некогда составлявший "таблицу вранья" и беспощадно
разоблачавший запутанные отношения взрослых.
Москве, в противоэпидемическом отделе горздрава.
глазам, что он мысленно уходит от меня, от всего, что нас окружало. - Или,
точнее, с того дня, когда в Лопахин привезли голодающих Поволжья и мы с
тобой "жарили" над плитой армяки и рубашки. Я тогда впервые подумал, что,
может быть, больше всего мне удастся сделать в эмидемиологии. Хочется,
понимаешь ли, сделать много. А тебе?
очень душно и что наши дорожные мешки висят на своих местах, и снова
отправились бродить по Корчевску.
Асканию нужно было ехать поездом через Ново-Алексеевку, а мне почему-то не
хотелось ехать поездом, и, разыскав извозчика - кажется, единственного в
городе - мы стали уговаривать его довезти нас до Аскании-Нова. Очень скоро
выяснилось, что это вздор - до заповедника было не меньше ста километров, но
мы сдались, только когда извозчик - маленький, горбоносый и добродушный -
показал нам свою бричку, на которой не чаял довезти нас до станции, не то
что до Аскании-Нова. И вечером, в десятом часу, мы отправились на этой
бричке на станцию, находившуюся от города километрах в семи.
казаться, что все это было уже когда-то: возница тихонько пел - бормотал
какую-то песню, последние краски заката горели перед нами, красные шапки
татарника вспыхивали в высокой траве, и тесная бричка, поскрипывая, катилась
по мягкой дороге.
смеясь, сказал он, - и ищи ветра в поле".
положила голову на плечо, и полузабытый сон медленно, прошел перед глазами.
Вот я еду куда-то, не знаю с кем. С тем, кого я люблю. Тихо вокруг, мягкий
ветер клонит траву, бесшумно ходит над степью. Мы едем - куда? Не все ли
равно! Лишь бы долго еще старый возница бормотал свою протяжную песню да
мягкие фонтанчики пыли вылетали из-под копыт. Лишь бы долго еще справа и
слева от нас проплывали высокие душистые травы и совы, мигая слепыми
глазами, сидели на телеграфных столбах. Лишь бы долго еще свет от
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Корнев Павел
Трубников Александр
Херберт Фрэнк