начинал разбирать по мастям сдаваемые мне карты. В конце концов я позволил
моим глазам открыться и уставиться в потолок. "Мальчики, которые занимались
кое-как, умирают", - сказала моя мать, а Кэрол сказала мне, что сейчас
отличное время для девушек, Линдон Джонсон об этом позаботился.
но гостиная третьего этажа, хотя и находилась в ста тридцати милях к северу
от моей кровати, все еще имела надо мной власть, никак не подчиняющуюся
законам разума или самосохранения. Я набрал двенадцать очков в круговом
турнире; теперь меня опережал только Ронни с пятнадцатью. Я не представлял
себе, как это я махну рукой на эти двенадцать очков, выйду из игры и расчищу
дорогу трепачу Мейлфанту. Кэрол помогла мне увидеть Ронни в верном свете -
тем скользким, мелкотравчатым, прыщавым коротышкой, которым он был. Теперь,
когда она уехала...
продержится до конца семестра, это будет неслыханным чудом. Сам знаешь".
верно? Неуклюжий, кособрюхий, со щуплыми руками - готовый старик. Он
задирается, пряча чудовищное ощущение своей неполноценности. Его россказни
про девушек были смехотворны. Кроме того, он не блистал способностями в
отличие от некоторых ребят, которым грозило исключение (таких, как,
например, Скип Кирк). "Черви" и пустое бахвальство - вот и все, в чем Ронни
преуспевал, насколько я мог судить. Так почему не остаться в стороне, а он
пусть режется в карты и треплется, пока еще может?
его пустого прыщавого лица, оборвать его нестерпимое гогочущее ржание.
Конечно, это было скверно, но это была правда. Больше всего Ронни мне
нравился, когда он злился, когда свирепо глядел на меня из-под свалившихся
на лоб слипшихся прядей и выпячивал нижнюю губу.
моего детства, я не переставал думать о ней. Так как же я смогу удержаться и
не войти в гостиную, когда вернусь? Как я смогу пропустить мимо ушей вопль
Марка Сснт-Пьера, чтобы я поторопился: есть свободное место. Счет у всех
нулевой, и игра сейчас начнется? О черт!
прокуковала два раза. Тут я встал, набросил старый халат поверх майки и
трусов и спустился вниз. Налил себе стакан молока и сел с ним за кухонный
стол. Не горела ни одна лампа, и светилась только флюоресцентная полоска над
плитой; не слышалось ни единого звука, кроме посвиста в поддуве плиты и
мягкого похрапывания моего отца в задней спальне. Я словно чуть-чуть
свихнулся, словно сочетание индейки с зубрежкой вызвало у меня в голове
легкое землетрясение. И ощущение было такое, что заснуть я сумею.., ну,
где-то около Дня Святого Патрика .
ящиком для поленьев свисала моя школьная куртка, та, у которой на груди был
большой белый вензель Г.Ф. Ничего, кроме инициалов нашего городка, - в
спорте я ничем не отличался. Когда Скип в начале нашего знакомства в
университете спросил, есть ли у меня какие-нибудь буквы - свидетельства моих
достижений в той или иной области, я сообщил ему, что имею большое "О" за
онанизм - игрок высшего разряда, славлюсь короткими частыми перехватами.
Скип хохотал до слез, и, возможно, именно тогда мы стали друзьями, Правду
сказать, я мог бы получить большое "Д" за дебаты или драматическое
искусство, но ведь за такое букв не присваивают, верно? Ни тогда, ни теперь,
В эту ночь школа представлялась мне неизмеримо далеким прошлым - почти в
другой солнечной системе.., но передо мной висела куртка, подарок моих
родителей ко дню моего рождения, когда мне исполнилось шестнадцать. Я пошел
и снял ее с крючка. Прижал к лицу, вдохнул ее запах и вспомнил класс и
мистера Мизенсика в нем - горький аромат карандашных стружечек, девочки
тихонько похихикивают и перешептываются, снаружи доносятся крики с площадки,
где наши спортсмены играют с командой клуба "Римедиал Волейбол". Я заметил,
что там, где куртка была зацеплена за крючок, сохранилась выпуклость.
Наверное, с предыдущего апреля или мая чертову куртку не надевал никто, даже
мама, когда выходила в ночной рубашке забрать почту.
плакатом "США, ВОН ИЗ ВЬЕТНАМА СЕЙЧАС ЖЕ!", "конский хвост" ее волос на
воротнике ее школьной куртки.., и меня осенило.
в прихожей. В ящике под ним хранилась телефонная книга Гейтс-Фоллса, мамина
адресная книжка и всевозможные письменные принадлежности. Среди них был
черный маркер для меток на белье. Я вернулся с ним к кухонному столу и сел.
Разложил школьную куртку на коленях, а потом маркером нарисовал на се спине
большой воробьиный следок. Пока я трудился над ним, мои мысли расслабились.
Мне пришло в голову, что я сам могу присвоить себе свою букву, чем я и
занялся.
флюоресцентной полоски мой рисунок выглядел грубым, вызывающим и почему-то
детским:
толком еще не знал, что думаю о войне, но этот воробьиный следок мне очень
понравился. И я почувствовал, что если засну, то хоть в этом он мне помог. Я
ополоснул стакан и пошел наверх с моей курткой под мышкой. Сунул ее в
стенной шкаф и лег. Я думал о том, как Кэрол положила мою руку себе под
кофточку, о вкусе ее дыхания у меня во рту. Я думал о том, как мы были сами
собой за запотевшими стеклами моего старенького "универсала", и, может быть,
это были самые лучшие мы. Думал о том, как мы смеялись, когда стояли и
смотрели, как ветер гонит обрывки моей голдуотерской наклейки по асфальту
автостоянки. Я думал об этом, когда уснул.
школьную куртку с собой, только упаковав ее в чемодан - несмотря на свои
только что высказанные сомнения относительно войны мистера Джонсона и
мистера Макнамарры, моя мама не поскупилась бы на вопросы о воробьином
следке, а у меня не было ответов на них. Пока не было.
ее пивом, обсыпал сигаретным пеплом, блевал на нее, вымазывал кровью, и она
была на мне, когда в Чикаго я попробовал слезоточивого газа, пока орал во
всю силу своих легких: "Весь мир видит это!" Девушки плакали на сплетенных Г
и Д с левой стороны ее груди (на старших курсах эти буквы из белых давно
стали замусоленно серыми), а одна девушка лежала на ней, пока мы занимались
любовью. Мы занимались ею, не предохраняясь, так что на стеганой подкладке
могут быть и следы спермы. К тому времени, когда я собрал вещички и покинул
поселок ЛСД в 1970 году, знак мира, который я нарисовал на ней в кухне моей
матери, превратился в неясную тень. Но тень сохранилась. Другие могли ее и
не видеть, но я никогда не забывал, что она такое.
Глава 29
следующем порядке: Скип в пять (он жил в Декстере, и из нас троих ехать ему
было ближе всего), я в семь, а Нат около девяти. Даже не распаковав чемодан,
я позвонил в Франклин-Холл. Нет, сказала мне дежурная, Кэрол Гербер не
вернулась. Ей явно не хотелось отвечать на другие вопросы, но я не отставал.
У нее на столе лежат две розовые карточки "УШЛА ИЗ УНИВЕРСИТЕТА", сказала
она. И на одной фамилия Кэрол и номер ее комнаты.
телефонной будки сигаретным дымом, потом повернулся. По ту сторону коридора
за одним из карточных столиков сидел Скип и подбирал слетевшую на пол
взятку.
университет или даже если бы я приехал раньше Скипа и успел бы поговорить с
ним, пока чары гостиной третьего этажа не завладели им. Но я приехал позже.
кто-то по ту сторону коридора завопил:
голос, единственный в своем роде, точно звук пилы, вгрызающейся в сучок
соснового бревна) злорадно проверещал в ответ:
Благодарения.
Обложишься раз и навсегда".
Марчант, Тони ДеЛукка и Хью Бреннен - стояли, следя за игрой. Если бы мы
захотели, то могли бы занять один из углов.
мою ладонь.
жопа в этой дыре, боле-мене понимающая в игре. Где был, Блевотинка?
прыщавые щеки покраснели. Скип глядел на меня очень серьезно, и, может быть,
в его глазах что-то было. Точно не скажу. Время проходит, Атлантида глубже и
глубже погружается в океан, и вот уже ловишь себя на романтизировании. На
мифотворчестве. Может, я увидел, что он сдался, что он намерен сидеть здесь
и играть в карты, а там будь что будет; и может, он давал мне разрешение
Буджолд Лоис
Курылев Олег
Шилова Юлия
Круз Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия