место, где они происходили, называлось полем, то есть местом судебных
поединков.
ограде с разных сторон. Одни предупредили других двумя, тремя мгновениями.
Это были окольничий, дьяк Курицын, подьячий, Мамон-отец, Хабар-Симской, двое
поручников, двое стряпчих и несколько недельщиков. Провожавшие их дворчане,
отобрав коней у своих господ и вручив польщикам оружия, удалились на
некоторое расстояние от ограды. Поручников и стряпчих освидетельствовали,
нет ли при них доспехов, дубин и ослопов, что строжайше было запрещено
законами. Все через калитку вошли в ограду, кроме недельщиков, которые
остались за ней для наблюдения, чтобы никто из посторонних не смел к ней
подходить. В случае же ослушания недельщики обязаны были, забрав виновных,
отсылать в тюрьму. Правда, за одним углом ограды, в кустах крапивы,
послышался шелест; но он или не возбудил подозрения тогдашних полицейских
чинов, или оставлен ими умышленно без следствия. Может статься, весы
правосудия были покривлены на этот раз серебром, дружбою, покровительством,
кто знает чем!
вышли на паперть церкви. Здесь окольничий спросил польщиков, кто "за ними
поручники и стряпчие". Когда они указаны были, Мамону и Хабару, а за ними
поручникам и стряпчим велено приложиться ко кресту, вделанному в церковную
дверь. От всех них потребована клятва, что они с оружиями к чародеям и
звездочетцам волховать не ходили, к полю чародеев не приводили и у поля их
не будет, причем подтверждено целовавшим крест, что если они "накриве" это
делали и достоверные свидетели обличат их, то им быть по градским законам от
господина всея Руси в великой опале, а от святителей, по священным правилам,
в духовном запрещении.
для одного из противников. Польщики стали на нем. Поручникам и стряпчим
указано, где им стоять за бойцами. Тут стряпчий Хабара доложил окольничему и
дьяку, что бой, вопреки закону, неравен и потому не может начаться.
Потребовали объяснения. Оказалось, что у Мамона колонтари были длиннее
Хабаровых и, следственно, защищали его более от ударов.
приму тело вражье.
куплю их.
твоей, хоть нынче поставим на твою могилку.
Зачем мешкать! Теперь же надену дорогой боярский подарок. Стало, мои доспехи
лишние.
будто камышек.
а не кровь. Тянешь, голубчик, время: видно, жаль расстаться с белым светом.
час божьим миром покрасоваться. Но мера есть и добру. Пора Мамону туда, где
живут мамоны {Прим. стр. 317}. Выступай.
- угрюм, с лицом, исписанным кровавыми швами, с лесом волос, вставшим на
дыбы, как будто адский гнев и их вооружил на бой, с глазами, выбегающими из
своих кругов; Хабар, полон справедливости своего дела, природной отваги и
надежды на бога, Мамон, исполнен мщения и зла, не менее отважен, одушевлен
сверх того уверенностью в свое искусство. "Ты победишь", - сказали ему его
учители, дворяне Поппеля и сам Поппель. Эти слова окрыляют дух его, придают
руке необыкновенную твердость, глазу необыкновенную верность. В самом деле,
бой скоро становится неровен. Хабар все нападал. Мамон только и делал, что
защищался и отражал удары противника, но этим самым и утомил его. Сын
Образца понимает уж, хотя и смутно, превосходство своего противника; первый
еще раз в жизни сердце знакомится с тревогою. Мамон растет перед ним и
ширится. Пригнатый почти к заветной черте, где полшага назад ждет гибель его
и позор всего рода Симских. Хабар ищет средств выиграть хоть один шаг
вперед. Раз его ранили в плечо, раз едва не обезоружили. Вот уж нанесен
удар, который перегнул его назад, как сильная рука молодую березу.
красной улице жизни; красавицы расчесывали твои черные кудри, горячо
целовали тебя в очи и в уста, нежили на пуховых персях, товарищи низко
кланялись тебе; отец, Русь тобою радовалась. Пожил, потешил свою белую
грудь! Час твой приспел сложить молодецкую головушку на сырую землю. Зачем
не положил ее в чистом поле, в честном бою с татарами или русинами, врагами
матушки Москвы, золотой маковки Руси? Умер бы, оплаканный ратными
товарищами, но жив бы остался в памяти народной. А теперь должен умереть с
позором... И погребения христианского не дадут.
удар... это видно по глазам их. по наклонению головы... тяжело им, как будто
на них нанесен меч.
Орлы!" Мамон затрясся, побледнел, взглянул на небо и невольно отступил. Не
ожили ль его крылатые враги? Не летят ли принять участие в бою против него?
Удар был потерян. Видно, сам господь стал на стороне Хабара. Этот спешит
воспользоваться нечаянным страхом своего противника и занять выгодное
положение.
рук, кисть и лицо порублены. Противник, чувствуя, что обязан своею победой
случаю, дарит ему жизнь. Изуродованный, едва не ослепленный, Мамон клянет
все и всех, себя, свидетелей, провидение, богохульствует.
твоего рода. Ошибся, приятель!.. Убил бы, концы в воду.
находят. (В этом виновата была власть Курицына, может быть и дары.) Судьи и
свидетели побоища, сам дьяк в ужасе смотрят друг на друга, как бы спрашивая:
откуда ж чудный голос, чудные вести об орлах? почему орлы смутили польщика?
Тут что-нибудь неспусту; чародейство или насланье божье!
услужил и под щитом кустов, заглушавших околицу, выбрался цел и здоров из
своей добровольной засады. Не то б ему в тюрьму. О, чтобы услужить, он готов
и в железа.
окровавленного, уносят домой; поручник его выплачивает окольничему и дьяку
пошлины: подьячий составляет дело о побоище, дьяк подписывает его.
за него.
поглядывая, нет ли для них добычи.
вдруг впал в предсмертное усыпление. С одной стороны поддерживала его
Анастасия, обливая его слезами, с другой старая мамка. Вдруг он
встрепенулся...
заблиставшие.
слышал... Дверь отворилась. Вошел Хабар.
польщики, не утаив ни своей неудачи в начале боя, ни случая, которому обязан
был за победу.
могу с честью умереть... Иван... Анастасия... Ант... буди над вами
благосло...
на руках детей своих. Лицо мертвеца просияло улыбкою праведника: знать,
ангелы встречали у себя гостью земную, возвратившуюся домой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
лице оставались еще следы болезни, но видно было, что явления жизни мощной,
огненной, изглаживали их. Коварная усмешка подергивала губы его: по временам
он от души смеялся.
Дворецкий умел так угодить ему, что сделался для него необходимым
собеседником. Если эта сиделка мужеского рода сначала очень не нравился
Антону, который хорошо знал его лукавую душу, зато впоследствии он сам стал
просить его чаще посещать больного, видя, как старик своими шутками успешно