поскольку из Мюнхена все еще не было никаких вестей, он счел себя
вынужденным сделать первый шаг. Он написал письмо, холодное, деловое и
несколько высокомерное: не подлежит сомнению, что Антония в совместной
жизни с г-ном Перманедером испытала ряд горьких разочарований... Но даже и
не касаясь отдельных подробностей, нельзя не признать, что она не нашла
желанного счастья в этом браке. Ее стремление расторгнуть брачные узы не
должно было бы вызвать возражений со стороны разумно мыслящего человека,
ибо ее решение не возвращаться в Мюнхен, к сожалению, твердо и
непоколебимо... Далее следовал вопрос, как отнесется к вышеизложенному г-н
Перманедер.
доктор Гизеке, ни консульша, ни Томас, ни даже сама Антония.
навстречу желаниям Антонии, так как и сам понимает, "что они люди не
очень-то подходящие". Если он заставил ее пережить трудное время, то пусть
она постарается забыть это и простить его... Верно, ему уж никогда не
доведется увидеть ни ее, ни Эрику, но он желает им обеим всяческого
счастья. "Алоиз Перманедер". За подписью шла приписка, в которой он
выражал готовность немедля вернуть приданое. Он может безбедно прожить и
на свои средства. Ни в каких отсрочках он не нуждается, так как деньги у
него свободны, с домом он поступит по собственному усмотрению, а посему
сумма в семнадцать тысяч талеров будет выплачена немедленно.
г-на Перманедера к денежным вопросам.
переписку касательно повода к разводу; таковым решено было признать
"непреодолимое взаимное отвращение", и процесс начался - второй
бракоразводный процесс Тони, за всеми фазами которого она следила с
величайшей серьезностью, со знанием дела и необычайным рвением. Она только
об этом и говорила, так что консул несколько раз даже сердился на нее. Но
Тони не понимала, на что он досадует. Она всецело подпала под обаяние
таких слов, как "доходы", "поступления", "приращение движимого имущества",
"составные части приданого", "косвенные статьи", и произносила их на
каждом шагу, закинув голову и слегка вздернув плечи, с видом горделивого
достоинства. Из всего, о чем толковал ей доктор Гизеке, наибольшее
впечатление на нее произвел параграф касательно нахождения клада "на
участке, полученном в приданое, каковой клад считается частью приданого и
в случае расторжения брака подлежит возврату". Об этом несуществующем
кладе она рассказывала всем: Иде Юнгман, дяде Юстусу, бедной Клотильде,
дамам Будденброк с Брейтенштрассе! Кстати сказать, узнав о случившемся,
дамы Будденброк всплеснули руками и изумленно переглянулись: неужели и эту
радость послала им судьба? Рассказывала она об этом и Терезе Вейхбродт,
опять принявшейся за обучение Эрики Грюнлих, и даже добрейшей мадам
Кетельсен, которая, в силу многих причин, ровно ничего не понимала.
последнюю, связанную с этим делом формальность, - попросила у Томаса
фамильную тетрадь и собственноручно вписала в нее это событие. Теперь
оставалось привыкать к новому положению вещей.
ушей шпильки дам Будденброк, с несказанной холодностью взирала на улице
поверх голов Хагенштремов и Меллендорфов, когда они попадались ей
навстречу, и окончательно поставила крест на светской жизни, которая,
впрочем, в последние годы протекала не в отчем доме, а в доме брата. У нее
были родные - консульша, Томас, Герда, была Ида Юнгман, Зеземи Вейхбродт -
ее старшая подруга, и Эрика, об "аристократическом" воспитании которой
Тони теперь усердно заботилась и с которой, надо думать, связывала свои
последние, тайные надежды... Так она жила, и так шло время.
семьи узнали роковые слова, сорвавшиеся в ту достопамятную ночь с языка
г-на Перманедера. Что же он сказал? "Иди ко всем чертям, паскуда эдакая!"
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
1
Перманедер, все стало явью: в столовой горничная, стараясь не греметь,
чтобы не нарушить благолепия таинства, происходящего рядом в зале,
осторожно накладывает сбитые сливки в уже полные горячего, дымящегося
шоколада чашки с изогнутыми золочеными ручками, которыми сплошь уставлен
огромный круглый поднос. Слуга Антон разрезает на куски высоченный
баумкухен, а мамзель Юнгман, оттопырив мизинцы на обеих руках, наполняет
конфетами и живыми цветами серебряные вазы и затем, склонив голову набок,
окидывает их испытующим взором.
когда они из зала перейдут в большую и малую гостиные; надо надеяться, что
заготовленного хватит, хотя сегодня здесь собралась семья в самом широком
смысле этого слова. Через Эвердиков Будденброки состояли теперь в свойстве
с Кистенмакерами, через последних - с Меллендорфами, и так далее. Провести
границу было невозможно!.. Важнее всего, что представлены Эвердики, и
притом представлены главой семьи, правящим бургомистром, которому уже за
восемьдесят.
трость и на руку Томаса Будденброка. Его присутствие сообщает празднеству
еще большую торжественность... А сегодня и правда есть основания
торжествовать!
столиком, за которым произносит свою проповедь молодой пастор в черном
облаченье и белоснежных, туго накрахмаленных, огромных, как жернов,
брыжах, высокая, плотная, откормленная женщина в пышном красном наряде
держит на пухлых руках утопающее в кружевах и лентах маленькое существо...
Наследника! Продолжателя рода! Маленького Будденброка!
радость, с которой эту весть принесли из дома консула на Менгштрассе, едва
только было обронено первое слово, первый, еще смутный, намек? Понимаете
ли немой восторг, обуявший г-жу Перманедер, тут же кинувшуюся обнимать
старую консульшу, брата, и - несколько осторожнее - невестку? И вот пришла
весна, весна 1861 года, и он уже существует и воспринимает таинство
святого крещенья - тот, с которым издавна связывалось столько надежд, о
котором уже столько говорилось, долгожданный, вымоленный у господа бога;
тот, из-за кого столько мучений принял доктор Грабов... Он здесь,
маленький и невзрачный.
склоненная набок головка в кружевном чепчике с голубыми лентами
непочтительно отвернута от пастора, глаза с каким-то старческим выражением
обращены в сторону зала, к собравшейся родне. В этих глазах с очень
длинными ресницами голубизна отцовских глаз и карий цвет материнских
сочетались в неопределенный, меняющийся в зависимости от освещения,
золотисто-коричневый; под ними, по обе стороны переносицы, залегли
голубоватые тени, - это придает личику, величиной в кулачок, нечто
преждевременно-характерное, никак не вяжущееся с четырехнедельным
созданием. Но, бог даст, это не дурная примета, - ведь и у матери,
благополучно здравствующей, точно такие же тени... Как бы там ни было, он
жив; и месяц назад сообщение о том, что родился мальчик, наполнило
счастьем сердца его близких.
рукопожатия, с которым месяц назад доктор Грабов, едва только он смог
покинуть мать и ребенка, сказал ему:
отгоняет от себя мысль, что это долгожданное крохотное существо,
появившееся на свет таким странно тихим, могло разделить участь второй
дочурки Антонии. Но он знает, что месяц назад был роковой час для матери и
ребенка, и со счастливым лицом нежно склоняется над Гердой, которая,
скрестив на бархатной подушке ноги, обутые в лакированные башмачки, сидит
в кресле впереди него, рядом со старой консульшей.
пышноволосая, темно-рыжая, с загадочным взглядом, не без затаенной
насмешки устремленным на проповедника. Это Андреас Прингсгейм pastor
marianus [здесь - пастор из церкви св.Марии (лат.)], после скоропостижной
смерти старого Келлинга получивший, несмотря на свои молодые годы,
должность главного пастора. Ладони его молитвенно сложены под воздетым
кверху подбородком. У него белокурые вьющиеся волосы и костлявое, гладко
выбритое лицо, которое попеременно выражает то суровый фанатизм, то
умильную просветленность и оттого кажется несколько актерским. Андреас
Прингсгейм - уроженец Франконии, где он несколько лет был настоятелем
маленькой лютеранской общины, затерянной среди сплошь католического
населения. Его стремление к чистой и патетической речи привело к весьма
своеобразному произношению с долгими и глухими, а временами подчеркнуто
акцентированными гласными и раскатистым "р".
все семейство слушает его: г-жа Перманедер, облекшись в величавую
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Белов Вольф
Глуховский Дмитрий
Распопов Дмитрий