даже зубами ляскнул по-собачьи.
Колорадо? Только одно: там добывают серебряную руду. Не удавалось вспомнить,
что за нрав у жителей этого штата, вроде и нет у них никакого прозвища.
"Медяшка" - не годится, это для Индианы. И "янки" тоже ему не подходит.
было рисовать.
не кормит, а потом нанимаетесь на службу и добываете денег, чтобы опять
взяться за работу, которая вам не дает ни гроша... хоть убей, не понимаю. И
называете себя художником, а почему не табельщиком? Почему прямо не сказать,
что вы табельщик на руднике?
зарабатываю этим на хлеб, вернее, раньше зарабатывал... Теперь попробую
прожить, занимаясь одной живописью. Ну а если не выйдет, я всегда найду
какую-нибудь работенку, чтоб прокормила меня, пока я буду писать.
ладонью по лицу, поправил чуть сбившийся набок галстук, отряхнул помятый
костюм и шагнул к двери.
они уверены в себе! Ну а я... мне всегда не хватало мужества. Просто у меня
скромная торговля, я продаю газеты и журналы, и поздравительные открытки,
да, и карандаши, чернила, почтовую бумагу, и каждый день через мои руки
проходит мелкая монета, и каждый вечер, когда я закрываю свой киоск, у меня
есть на что прожить следующий день, да, и даже немножко остается, и, что
остается, я пускаю в оборот, поэтому всегда набегает еще несколько пфеннигов
- сентаво, - и еще немножко, и еще... разве это была жизнь, я прозябал - и
только. И впереди у меня никакой жизни - одно прозябание, старость, и если я
не поостерегусь, так помру где-нибудь под мостом или в больнице для нищих...
неожиданных Глокеновых излияний у него пошел мороз по коже.
Но вам не придется умирать в отчаянии, горюя о том, что у вас не хватило
смелости жить! Вы хозяин своей судьбы, и никто на свете не заставит вас об
этом пожалеть!
счастливчиков, быть может, впервые кольнуло одно и то же чувство: стало
совестно обоим, почудилось, будто они виноваты в несчастье горбуна и должны
как-то искупить свою вину, объяснить, почему им легко быть смелыми... Да,
Дэнни тоже ощутил себя хозяином своей судьбы, он начинает новую жизнь;
конечно, опытный инженер всегда найдет хорошую работу, предложений было
сколько угодно, но он-то выбрал что хотел: как можно дальше от дома, как
можно больше риска, в этом-то выборе он волен. Однако совсем очертя голову
кидаться куда попало - это уже излишнее сумасбродство, и Дэвид Скотт,
конечно, сумасброд самый настоящий, а несчастный горбун его за это
расхваливает и, похоже, завидует. И Дэнни решил тоже высказаться.
а как вы там сами сложены, от этого ничего не зависит, - объявил он и сам
восторженно изумился, так мудро это прозвучало, прежде он не знал за собой
таких философских мыслей. - Бьюсь об заклад, так ли, эдак ли, а вы бы все
равно дальше газетного киоска не пошли. Чего мы хотим, то и получаем, вот
что я вам скажу!
извините за резкость, она не к вам относится, а к этому глубоко ложному
мнению, - это ложь и обман, каких мало на белом свете. Нет, нет... я в жизни
хотел только одного...
слушатели прослезятся.
было страдание. - Да, никто этого не поймет, и ничего нельзя объяснить... Но
у меня была душа, - он легонько похлопал себя по изуродованной груди,
торчащей острым углом, - душу я сохранил до сих пор, и это меня немножко
утешает.
сказал Дэвид, - а в Мексике индейцы называют их "гачупин". Это ацтекское
образное выражение, оно означает "шпора", буквально - сапог, который жалит,
как змея.
Я видел, они ко всем лезут с какими-то разговорами, но ко мне еще не
приставали. Ходят слухи, что они хотят устроить какое-то представление,
вещевую лотерею и прочее: старомодное feria {Празднество (исп.).}, только
здесь, на корабле, это будет в новинку. Прямо скажу, мне не нравятся их вид
и повадки...
завистью сказал Дэнни. - В них есть кой-что такое... я и сам бы не прочь...
Эта Пастора...
и рухнет вниз, и выдаст себя, всю правду о сегодняшней встрече с Пасторой.
Но удержался, передумал: приятней оставаться в глазах Дэвида Скотта таким,
каким, кажется, удалось себя изобразить, - независимым мужчиной, которого ни
одной женщине не провести. Он-то знает - все они только за деньгами и
гоняются. А у всякого мужчины одно на уме - чтобы уж она за каждый грош
расстаралась вовсю... И тут Дэнни совсем забыл про Дэвида, ему снова ясно
представилось, как это было: Пастора, которая всегда смотрела на него с
откровенным презрением, идет ему навстречу по палубе - и вдруг, протянув
руку, ласковым движением, полным грации, кладет ладонь ему на галстук и
заставляет с разгона остановиться. Раскрывает во всю ширь бездонные глаза,
призывно улыбается и говорит, по-детски коверкая английские слова: "Помогай
нам сделать наш праздник! Будем все танцевать, будем все петь, будем играть
в разные игры, будем целоваться, почему нет?"
взглядом змеи.
три, пять... десять... сколько хочешь".
будет два доллара, и точка, но он побоялся упустить такой случай и остаться
ни при чем. И опрометчиво предложил: "Хотите выпить?" Они долго сидели в
баре за бутылкой поддельного немецкого шампанского, между прочим, двенадцать
марок бутылка; но Пастора отпивала по глоточку с явным удовольствием, ее
туфли под столиком прижимались к его башмакам, и Дэнни (он всегда считал,
что даже самое лучшее шампанское вроде разбавленного уксуса, только еще и
пузырится) до того разгорячился и столько всякого предвкушал, что насилу
глотал эту водичку. Пасторе вдобавок сигарету захотелось. Он достал свою
пачку "Кэмел" - нет, она такие курить не может. Ей нужны тоненькие, с
золотым кончиком, пахнущие жасмином, в алой шелковой коробочке с надписью
золотыми буквами: "Султанша". Дэнни наскоро прикинул: в пересчете с марок на
доллары коробка, двадцать штук, - доллар девяносто центов. И заплатил. И
тогда Пастора продала ему два билета вещевой лотереи, по пять марок билет -
маркой дороже, чем цена, напечатанная на билете. Дэнни заплатил, а обман
заметил много позже. Пастора высвободила ногу из узкой поношенной дрянного
черного шелка туфли, и крохотная ножка ласково нырнула снизу ему в штанину,
маленькие пальцы играючи прижимались к мускулам его икр, подрагивали
осторожно, будто легкая рука перебирала струны. "Когда... когда он будет,
этот праздник?" - спросил Дэнни, еле удерживаясь, чтобы не поежиться от
смущения и удовольствия. "Ну, это уже когда подплывать к Виго", - отвечала
Пастора. "Нет, а мы когда будем... будем... вместе?" - заикаясь, выговорил
он. "Так мы и сейчас вместе", - извернулась Пастора. "Да, конечно. - Дэнни
старался овладеть собой, вновь нахлынули все самые худшие подозрения. - Но
сколько можно так тянуть, вы же сами прекрасно знаете, про что я толкую..."
- "Я плохо понимаю английский, - сказала Пастора. - Ты что, хочешь со мной
спать?"
дело говоришь. Только скажи когда?"
- "Ну сколько?" - "Двадцать доллар". Дэнни поперхнулся последним глотком
шампанского, и оно фонтаном брызнуло в воздух. Пастора бумажной салфеткой
вытерла словно дождичком окропленные волосы, сказала с достоинством: "Так
нехорошо. Теперь я ухожу", - и поднялась. Дэнни взял ее за руку, спросил с
отчаянием: "Сегодня?"
устала".
здесь, на столе". Она круто повернулась и вышла. Ему только и оставалось
заплатить по счету и уйти, и все пялили на него глаза, по крайней мере так
ему казалось. Он не посмел оглянуться и проверить, так ли это.