туман, как голубой кисель, накрывает, будто одеялом, расслаивается струями,
вливается в антенны, вливается в глаза, спектакль течет, как вода, затапливает
самые спокойные души, люди позволяют спектаклю растворить себя, увлечь, сами
того не ведая, они расслабляются, готовя себя ко второму действию, к той сцене,
ради которой...
упасть, вцепился Павле в плечо. - Я... все-таки... вот.
видела его лицо.
светом. Дверь перестала сотрясаться.
Павла своими руками повесила здесь этот титр: "В. Скрой. "Первая ночь". Второе
действие".
стояли дыбом, поперек щеки тянулась длинная красная царапина, бледные губы
тряслись.
выбивал для тебя... карьера... доверие... Как дочери... как ты могла... я же
знаю, что ты меня слышишь... если хоть капля совести... прекрати немедленно...
тут твоя сестра... Прекрати вещание, открой дверь. Как же ты...
где начиналось второе действие, где звучала, заглушая жалкий голос Раздолбежа,
величественная, невообразимо старая музыка.
жизнь лечить...
Удивленная, совершенно непохожая на себя - может быть оттого, что подобной
растерянности Павла ни разу еще, ни разу за всю жизнь не видала на лице своей
старшей, знающей жизнь сестры,
была. Потом оглянулась на кого-то невидимого, спросила растерянно:
людей за кадром. - Что... а спектакль-то посмотреть можно?..
скользнула над пультом, над лесом черных рычажков, безошибочно выбрала один,
который Павла не отыскала бы сроду, и тихонько щелкнула, погружая черно-белый
экран в окончательную черноту.
сорвалась. Новая волна зрителей- а "Новости" традиционно имели высокий рейтинг -
хлынула во второй акт "Первой ночи"; люди недоуменно топтались перед
телевизорами, попеременно смотрели на часы и в программу передач, пытались найти
свою ошибку,- но факелы горели ровно, спектакль ловил в свои сети, напряжение
его захлестывало даже и далеких от всякого театра обывателей.
только без режиссера - без актеров, молчащих сейчас перед включенными экранами,
он обходился тоже.
в жизни УВИДЕЛ заснятое им действо, и теперь его ладони механически комкали
мятую бумажку, еще недавно бывшую чьим-то важным документом. Кович пребывал в
собственных переживаниях и никому не хотел показывать своего лица. Павла... на
Павлу вдруг волной накатила дремота.
думала о том, что главное дело сделано, Тритан отомщен и теперь бороться не за
что. И бояться нечего тоже - семь бед, один ответ...
упаковку и засунула в рот последнюю капсулу, - ничего не произошло.
Потому она сделала над собой невероятное усилие и подняла голову, едва оторвав
ее от затекшего локтя. И увидела, что руки Савы, комкающие бумажку, дрожат.
плесени... Мгновенная тень саага. Сава вскрикнул. Вернее, хотел вскрикнуть,
Павла видела, как прыгнули его плечи.
партитуре, от щек ее отлила кровь и лицо онемело.
перечеркнул красный шарф...
готовым в бой. - Как договаривались. Я скажу.
пультом; последняя картинка- поклон, раскрывающийся занавес, Кович,
поддерживающий Лицу, почти несущий ее на руках; Павла сжала зубы:
Ковича. Скудный свет аппаратной скрадывал седину и морщины - тот Кович, что был
на экране, казался сильнее и спокойнее Ковича живого, сидящего неподалеку от
Павлы перед маленькой камерой в руках Савы.
- Я не буду много говорить, вы видели спектакль, в котором я все сказал... в
котором мы все сказали,- поправился он через силу. - Я не хочу утверждать, что
знаю о жизни... все... я даже не настаиваю на своей правоте... Я говорю, что
знаю. Ту часть правды... которая не позволяет мне молчать... я вынужден.
теперь на выход шла профессиональная, вполне выразительная, несмотря на скудное
освещение, картинка; зато Павлу колотило все сильнее. Она даже стиснула зубы,
чтобы ненароком не прикусить язык.
убить... без вины, просто повинуясь своей природе... и быть убитым. Никто из нас
не говорит об этом... большинство... об этом не думает. Просыпаясь утром, ты не
вспомнишь... не узнаешь, кого этим утром заберет... спецбригада... не узнаешь...
чей вкус крови ты помнишь... если помнишь. Но мы ведь не можем ничего... кроме
того как помнить. Кроме того как задумываться... Задуматься. Я не знаю, был ли
мир таким вечно... и будет ли... ладно. Пусть так, скажете вы, пусть мы не в
силах переломить... мироустройство... Но знайте. Всякий раз, попадая в Пещеру...
вы предаете себя в руки егерей. Не спрашивайте меня, что с этим делать... просто
знайте. Наш мир и мир Пещеры... я рад, если спектакль помог понять это...
осознать, - он перевел дыхание. - Приношу свои извинения, - он закашлялся и
кашлял долго, и у Павлы все сильнее сжималось сердце, - приношу извинения
талантливому актеру Валичу Валю, трагически погибшему... во время работы над
спектаклем... И благодарю... если так можно благодарить... благодарю и прошу
прощения у егеря Тритана Тодина, убитого в Пещере два дня назад. И хочу сказать,
что его вдова Павла Нимробец находится в смертельной опасности, сон ее будет
глубок, но смерть не будет естественной, и вообще, сколько неестественных
смертей приходится на десяток смертей обыкновенных?! Я обращаюсь к Триглавцу:
гибель невинного человека, во имя каких бы то ни было соображений... как можно?!
Или мы сааги посреди дневного мира, или мы егеря, лишенные лиц?! Тот, кто
назначен палачом Павлы Нимробец, - я обращаюсь к тебе... Или мало Тритана?!
Или...
- но и Павла, и Сава видели, как на всех без исключения экранах уже мерцают
серые бельма.
закидывает школьную сумку, - вы будете смеяться, но они-таки... вырубили вышку.
Вообще... А может, они ее взорвали?!
счастливый и истерический.