им и, обернувшись, замолчал, замер. Потом, словно пришел в себя, стул
передвинул, спину показал Данилову и, видно, продолжил разговор.
внимание на Данилова и демоны, сидевшие с Кармадоном. Они то и дело
посматривали теперь на него. Но вряд ли вели с Кармадоном о нем речь.
коньяк. Все в буфете раздражало его. "Он меня даже не желает замечать! -
горячился Данилов. - Не выказывает презрения, ни злобы, ни обиды. Ну как
же! Он - аристократ, он хоть и пониженный в чине, хоть и ущемленный, а все
равно - демон главной последовательности!" Что-то распирало Данилова,
личность воспитанную и скорее мирную, что-то неприятное мучило его,
вот-вот готово было подтолкнуть к скандалу, совершенно бессмысленному и
уж, конечно, вредному для него, скандалу (Данилов уже предчувствовал это)
противному, бабьему, возможно истеричному, с битьем сосудов. "Я сам
подойду к нему! - разжигал себя Данилов. - Я потребую объяснений, где
Синезуд и где Бек Леонович..."
подсказано ему) кстати, Данилов ухватился за него. Он теперь уверял себя,
что именно из-за Бека Леоновича он и намерен подойти к Кармадону и, если
потребуют обстоятельства, на самом деле надерзить тому, предпринять нечто
решительное. Судьба Бека Леоновича несомненно волновала Данилова, его не
покидало ощущение вины, но сейчас причиной стремления подойти к Кармадону,
хотя Данилов и не желал себе признаться в этом, было иное. А что - иное,
он и сам не мог бы сказать. Будто причина эта существовала независимо от
Данилова.
Данилова с интересом и, возможно, ждали зрелища.
выхода...
ушами, - или кого-то имеете в виду особенно?
желает выслушать меня или в одиночестве?
ничем не могу удовлетворить ваш интерес.
его и отправили... А я давал ему гарантии безопасности... Его следует
вернуть.
нечего, какой тут скандал, какие решительные выражения, да и зачем они?
Жалким он стоял перед столом Кармадона, и с каждой секундой его положение
становилось все более нелепым, выходка его превращалась в фарс. А
собеседники Кармадона все еще смотрели на него в ожидании пассажа. Но
пассаж и так вышел! Кармадон же, хоть и изуродованный, сидел по-прежнему
надменный и спокойный и будто бы держал у глаза ледяной монокль.
Бека Леоновича.
вернулся к своему столу, сел спиной к Кармадону. "Какая глупость! - думал
Данилов о своем походе к Кармадону. - Бабья глупость! Вот сам и принял
позор. И поделом!" Безрассудным и некорректным по отношению к Кармадону
было упоминание при публике имени останкинского домового. И шепотом-то, на
ухо Кармадону, его нельзя было произносить. Ведь он, Данилов, ничего не
знал. Ничего, кроме того, что Кармадона разжаловали и следы конфуза
оставили на его лице. А как все было сделано, при каких словах, записях и
аттестациях, это Данилову было неизвестно. Как он мог проявлять себя
базарной личностью, крикливой торговкой солеными огурцами, у которой взяли
из кадки овощ и ушли, не расплатившись! А овоща-то вдруг и не брали... Ему
было стыдно и противно.
намерен был буянить совсем другой, но не он. "Может быть, это все
подстроили они, - думал Данилов, - исследователи?" Тогда, значит, он
потерял самоуправление, расслабился и дал возможность исследователям
направлять его действия в созданной ими ситуации. В этом тоже было мало
приятного. Пусть не вышло крепкого скандала, но кое о чем они узнали, о
Беке Леоновиче хотя бы. Нет, и выпив хорошего пива, сказал Данилов себе,
он не имел права забывать о волевых напряжениях.
нет, он не знал. Шумы компании Данилов отключил от себя. Но думы о
Кармадоне не уходили. Эким стал лицейский приятель! Однако держится.
Пострадал, разжалован, лицо имеет кривое, а держится. И как! Будто не
растерял прежних достоинств и связей и вот-вот получит решительное
повышение. Орел, беркут! Пусть и пораненный. А может, знает наперед о
своей судьбе такое, что и разрешает себе выглядеть беркутом. И он еще
ответит на нынешнюю выходку Данилова. Он и за дуэль заплатит ему по
высокому или по низкому счету. Как пожелает. "Посмотрим, - подумал
Данилов. - Орел, беркут! Он уже пыжился быть синим быком!" Сейчас же
Данилов посчитал, что это его ехидное соображение о синем быке - дурное,
оно как бы мелкая месть, пусть и мысленная. И это ему, Данилову, пришло на
ум сравнение с беркутом, довольно пошлое, сам же Кармадон, возможно, в
душе и не столь грозен. "Нет, - думал Данилов, - он все еще хищник, все
тот ас со спецзаданием..."
Данилов. А что там? Сидеть у платяного шкафа в тоске и рефлексиях? "Вот
именно там и сидеть! - сказал себе Данилов. - И думать о том, кто ты есть
и зачем существуешь. И есть ли смысл в твоем дальнейшем существовании".
пустынно.
я буду вам признателен.
интереса к тому - идет ли за ним Данилов или нет. Он был в синей накидке,
хлеставшей по полу, накидка развевалась, слева под ней угадывалась шпага.
Данилов шел за Кармадоном в волнении, они свернули в темный переулок, и
какой там возник век, Данилов не понял, и какой архитектуры стояли здания,
не мог определить, но они стояли. Здесь хозяин был Кармадон, и условия его
прогулки Данилов не счел нужным разгадывать. Заскрипела дверь. Кармадон
толкнул ее плечом и пригласил за собой Данилова. В руке у него оказалась
тонкая свеча, бледный, нервный свет ее освещал узкую лестницу со смелыми
изломами, такие лестницы устраивали в крепостных башнях и в стенах замков
или каменных палат, по одной из них Данилов поднимался как-то в Соликамске
в воеводском доме. Здесь он шел за Кармадоном вниз. Ступени были сухие, из
камня, но стертые, и оттого как бы наклонные. Ничем не пахло, тени были
хотя и живые, но зловещие, летучие мыши с песьими мордами будто бы таились
в них. "Да что мне летучие мыши-то!" - думал Данилов. А сам пугался.
Наконец стало чуть светлее, будто бы обнаружился некий погреб или подвал.
Кармадон указал Данилову на скамью, стоявшую возле длинного дубового
стола. Данилов, помедлив, на скамью сел, но нерешительно, на краешек.
Кармадон властно предложил ему подвинуться к центру стола. Данилов
повиновался. Кармадон разжал серебряную застежку у горла, сбросил накидку
и сел возле Данилова.
Данилов...
плеча. Он даже дернулся, но тут же и замер в смущении. Он поглядел по
сторонам: не смотрит ли кто на них. Похоже, в погребе никого не было. А
смотрел ли кто и откуда на них с Кармадоном, об этом можно было только
гадать.
голову уронил на руку. "Что он плачет? - думал Данилов. - Играет комедию?
Или на самом деле?" Сейчас он испытывал и жалость, и сочувствие к
Кармадону.
аугсбургских шандалах, толстые, с ярким пламенем, стояли на столе,
единственном в погребе. Два столба держали своды с распалубкой. Погребок
был ранней готики, причем скромной, деревенской. Стены, своды и столбы его
были побелены, естество кирпича проявлялось лишь в ровных шнурах нервюров.