думал об этом, наблюдая расправы в Орде, и даже применял к себе. Однако
это оказалось хуже, чем он полагал. В какой-то миг Семен подумал, что не
выдержит. Он скрипел зубами, коротко постанывая. Сознание опять
замглилось. Перестарались. Сквозь мутную пелену показалось, что он уже не
чувствует боли.
к стене. Он медленно опадал, сползая до полу. Открыл глаза. Что-то ему
говорили. Брызжа слюной, наступая и топая, перед ним бесновался Феофан.
Семен глядел полуприкрытыми глазами. Боль, пронизавшая все тело, уже
как-то отделилась от него. Тело стало отдельно и боль отдельно. И снова
ему повеял, как утром, запах степи, томительный аромат цветущего емшана.
Он уже не слышал, что говорил, что орал, чего требовал от него Феофан.
Устав, прикрыл глаза.
долго не понимал: где он, что с ним? Видимо от удара в ухо, он плохо
слышал, и кривляющиеся лица, булькающие, словно через воду, звуки из
разинутых ртов казались где-то далеко-далеко.
Тело просто отделялось, переставало служить.
тому, что наделали, вымолвил Онтон. Феофан кивнул ратнику, и тот,
замахнувшись, трижды погрузил лезвие короткой широкой рогатины в тело
Семена. От первого удара Семен вздрогнул, его стало корчить, он словно
начинал подыматься с пола, от второго - замер и дернулся, вытягиваясь.
Третий удар уже пришел не по живому.
лбы.
дня. Сперва он даже и не поверил, разбранив холопов за ложный слух. Но тут
прибыл знакомый Семенов татарин, и, еще только увидав его издали, жалкого,
понурого, Андрей понял, что это правда.
кривилось, и мелкие слезы лились, не переставая.
терема окружила, я хотела к нему... Ночью узнала, гасподин мертвай,
смотрела его церковь, совсим, совсим мертвай! Я скакал к тебе. Вота, моя
кольцо давай, для тебя давай! Теперь его нету, и моя голова пропадай
совсим...
задрожал. Это было то самое кольцо, тот, знакомый, их перстень. Значит, он
знал или почуял и звал, звал меня! А я не понял, не слышал, не прискакал,
не спас! Сидел здесь... Яшма ветвилась знакомым змеиным узором. Последний
дар! Ну, Дмитрий! Так вот твои слова о праве, о Боге, о любви! Но
вспомнишь и ты слова псалма Давидова, что вместе учили с тобою: <Мужа
кровей и льстива гнушается Господь!> Сам не ведая, он точно повторил то,
что сказали давеча убийцы Семену.
бывай. Моя видит всегда.
замотал головой:
Мне очень нужно знать, какие вести пришли господину из Орды, кто их
прислал и о чем? Очень! Понимаешь? От кого и о чем?!
встречай.
серебром.
так делай! Для него делай!
уехал. Некрасивый косоногий татарин, с глазами, мокрыми от слез.
друга моего. А ты, Семен, слышишь ты меня там? Может, живого тебя и не
послушал бы, а мертвого послушаю. Кольцо твое со мною теперь!
братьев на Новгород он не участвовал, хотя и посылал полк, затребованный
Дмитрием, как и прочие князья, но сам проводил рать только до Волока,
наказав воеводам пуще всего беречь людей и не соваться вперед без нужды.
Впрочем, полагал он, до боя и не дойдет, не дураки же новгородцы в конце
концов! Уж ярлык у Дмитрия, так спорить нечего!
После родов она пополнела, на белых руках сделались перевязочки. Все
больше становилась такой, какие Даниле раньше нравились: холеной,
крупитчатой, пышной. Он с удовольствием вспоминал о ней днем между
работой, представлял, как встретит, как обнимет ее вечером. И дитенок был
славный, бойкой, весь такой мягко-упругий, любо в руки взять.
на буграх, объезжая навалы леса, поминутно спешиваясь, Данил проверял
работу.
топоры. Рослый владимирец, сидя на самом верху костра, ругал рязанских
пришлых мужиков:
земля, станут рыть ров и ставить городню. Пока начерно слагали венцы.
Данил поглядел, задирая голову. Мастерам платили серебром, мастера
старались на совесть. Успокоенный, он шагом проехал вдоль Неглинной. Под
стеной отдыхала сменная дружина, толковали о своем. Кто-то жалился на
ломотье в пояснице, ему советовали прикладывать медь:
бляхи разные, и никогда не болит!
что бранитце, дак на то он и мастер, строжит!
размашисто опускали бабу, а потом поднимали, и лишь тут, с запозданьем,
когда между бабой и сваей показывался ослепительно-белый просвет, долетал
сухой гулкий щелк, так что казалось, что мужики не бьют, а с треском
отрывают каждый раз прилипающую к свае бабу и та щелкает, отлепляясь от
могутного торчкового бревна. Данил подъехал ближе. По всему берегу
копошились, как мураши, серые, коричневые и грязно-белые овчины. Бревна
проплывали по воздуху одно за другим. Подъехав совсем вплоть, он увидел
подносчиков. Валенки и лапти дружно тепали по снегу, и, в лад шагам,
бревно мерно ерзало по плечам. Он остановился около мастера.
туды-т!
дождался, когда выровняли бревно и мастер, обрасывая пот со лба, воротился
на глядень. С неба на неяркую белую землю, редко кружась, летели снежинки.
Курились дымы. Скоро будут кормить. Кормили посменно, и работа не
прерывалась даже на обед, так и бухало и гремело от темна до темна.
Боярыни иногда жаловались, что спокою нет: стучат и стучат из утра до
вечера.
Кремник, на копошащуюся суету приречной слободы. Там тоже строили, и тоже
били сваи, мастерили новые причалы для весенних новгородских лодей.
Стучали и с той стороны, на Неглинной, крепили берег, чтобы не подмывало
весенней водой.
другу. Мужики были из деревень, отрабатывали княжое городовое дело.
Отродясь приезжали со своим снедным припасом. Кормить всех и варить на
всех разом придумал Данило - и работа пошла втрое быстрей, так что и тут
не прогадали.
села у их. Принять - обидеть рязанского князя. А Коломна нужна, ох, как
Корнев Павел
Корнев Павел
Корнев Павел
Березин Федор
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим