Валенсова водопровода шагал двумя этажами арок вдоль всего полуострова,
давая к северу и югу горбатые ответвления, чтобы наполнить десятки
цистерн, тысячи фонтанов. За спиной Софии водопровод приникал к земле,
смиренно и обильно питая трубы, фонтаны, запасные цистерны и бассейны
Священного Палатия.
были полны людей, как живорыбный садок, который кишит беспокойной
разноцветной рыбой.
тяжелой и глубокой колонной. Герульские стрелки успели развернуться на
ступенях сената. Четыреста герулов заняли две линии, высота лестницы
позволяла задним стрелять через головы передних. Остальных солдат Филемут
оставил в запасе.
низкого меха, в колпаках из сукна и льна; в серых, белых, черных, желтых
валяных шляпах, острых, круглых, удлиненных, из шерсти овец, из пуха коз,
серн, верблюдов, в похожих на шлемы уборах, сшитых из полосок цветной
кожи.
площадь. Прикрытый своими стрелками, новый патрикий был сейчас в большей
безопасности, чем в палатке среди лагеря.
Дальше охлос не отступил, вероятно из-за крайней тесноты. Готы, как
скованные цепью, выдвинулись справа от сената и, перестроившись на ходу в
клин, остановились.
Город зависел от воли Мунда. Стадо в руках. Быть может, не так уж нужно
пускать ему кровь. Иногда ощущение своей силы делает людей милостивыми,
даже самых привычных к резне.
улице. Филемут спросил:
покинуть храм, давили изнутри. Грубо и сердито теснясь, людские массы
плеснули пестрой пеной. Граница, которая, в сущности, совершенно
естественно образовалась между войском и демосом, разрушилась, и
свободное, ничейное пространство перед сенатом сразу сократилось.
вывезенной каким-то базилевсом из Египта, показывала, что до полудня еще
далеко. Может быть, эти люди разойдутся. Кто мог ответить Мунду? Сам
Юстиниан не знал, что в действительности творится. София Премудрость
служила опорой Кафоличества и Власти. Мунд придерживался арианства.
боялся и пешего строя. Двадцать семь лет есть молодость бойца, если он
сумел избежать тяжелого увечья, мешающего воинской службе. Старость еще
бесконечно далека.
Шагах в десяти она остановилась, глядя в упор на обезображенное лицо
герула.
равная. - Скажи, как идет спасение души благочестивой Феодоры, скромнейшей
из скромных, целомудренной супруги базилевса? И моей хорошей знакомой?..
краски, притиранья позволяли побеждать возраст. Лицо женщины со впавшими
щеками, с опущенными углами утомленного рта было еще красиво. Черные
волосы, завитые горячим железом, стояли высокой шапкой над зеленой лентой,
которая охватывала лоб. Звучность голоса и четкость произношения делали ее
слова слышными далеко.
Передай ей привет от меня, патрикий. От Феодоры. Я тоже окрещена Феодорой.
Напомни ей: та самая, которая была ее подружкой по Порнаю. Она тогда
заискивала передо мной. Ведь у меня, кроме тела, был голос, она же умела
только одно. - Теперь женщина выкрикивала слова так, что они эхом
отдавались под колоннадой сената. - Мы называли ее Хитрейшей. Она
забралась наверх. Я не захотела цепляться за ее хвост, как Индаро или
Хрисомалло. Но слушай, что я скажу. С нас, таких же, как она, ныне дерут
оболы налога, чтобы порнайская базилисса мочила свое бывалое тельце в
ослином молоке. Э! - издевалась гетера. - Скажи, я согласна купаться после
нее. Ведь мы родственницы - по бывшим мужьям! Я могу не брезговать ею. Но
пусть она в память о своих подружках освободит нас от налога... на это! -
Гетера сделала откровенный жест.
плебейки, которая выплескивает помои на соседку. Мунд и Филемут слушали не
мешая. Оба военачальника чувствовали себя сейчас на поле боя: закоренелые
солдаты, они относились с презрением к женщине: при всем преклонении перед
Юстинианом они дивились вмешательству базилиссы в дела Власти. Гетера
развлекала. Она кричала на всю площадь. За меньшее с живых драли кожу,
коптили на вертелах и сажали на толстые колья, на которых иные призывают
смерть долгими днями. Гетера Феодора умела выбрать время, чтобы свести
счеты с Феодорой-базилиссой, которую ненавидели не за ее прошлое.
заткнул бы ей рот. Так вперед, смелей, победи же свой страх, женщина!
Жизнь - клоака, а судьба подлее, чем торговец рабынями!
собственные слова в трагический монолог:
понимаешь, свиномордый! Наемный, тупоумный мясник-людоед... Тога патрикия
идет тебе, как диадема шелудивому псу. Что умеешь ты? Убивать? Для этого
не нужны ни ум... ни вдохновенье!
вскинул левую руку, чтобы привлечь внимание, и указал на гетеру. С верхней
ступени ударила стрела.
белой лилией торчало из ее плоской груди, улыбнулась. Она успела сказать
тихо, но передние в толпе услышали:
ему в лицо, так как мятежная толпа плебса ринулась на ступени сената. Будь
здесь Евдемоний, он, как любой префект, опытный в общении с толпами, легко
доказал бы Мунду неуместность медлительности: своим выжиданием
магистр-милитум приучил охлос к виду войска.
недостижимого благоденствия, раздраженный запахом жирных и острых блюд и
виденьем утонченных, как цветы, женщин Палатия, разноплеменный плебс
Византии не имел утешений римского плебса. Тот еще довольно долго
осознавал себя народом-повелителем, длиннозубым отродьем Ромула.
церкви, поступившей на службу базилевсам. Значение вероисповедных споров
было необычайно сильным. Религия языческого государства ничего не обещала
за гробом: Гадес служил хладным убежищем печальных теней. Харон относился
безразлично и к доблестной мощи героя и к мышцам носильщика. Имперское
христианство перевернуло прежние представления. Чем холоднее земная жизнь,
тем ближе вечность небесного блаженства. Человек с его потребностью
увидеть гармонию, добиться справедливости соглашался с такими чашами
весов. Да и так всегда находились мириады, безропотно принимавшие лишения
во имя таких дел, как общее благо, выраженное в величии империи, умиравшие
без мысли о наградах.
власти. Сколько ни изощрялись законники и риторы, их красноречие не могло
построить мост. Однако же несомненно, что никто и ничто не могло быть
противопоставлено порядкам империи, хотя связи между народом и базилевсами
давно оборвались. Не напрасно подданные лишены были права иметь и носить
оружие. Высокое презрение к смерти бросило сейчас охлос на здание сената.
Но каждый на вопрос: "Чего ты хочешь?" - ответил бы только: "Другого
базилевса".
излишней. Филемут бросил запасные сотни в бок охлоса, справа ударил тупой
клин готов. Все же вначале стрелки были смяты. Большинство из них, хорошо
защищенные железной чешуей, поручнями и поножами, остались невредимыми.
Разъярившись, герулы отбросили обременительные щиты. Они кололи и резали с
воинским криком, для которого по обычаю служило имя вождя: "Филемут,
Филемут!"
величие поднятых крестов и орифламм заставили прекратить бойню.
мистическое облако, сквозь дымный нимб блестели роскошно переплетенные
Лондон Джек
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Куликов Роман
Херберт Фрэнк
Херберт Фрэнк