Чтение 74–й страницы книги ~Русь Изначальная том3~

Андрей-Боян под нежный звон одиннадцати гуслей спел новую песнь:

Душу в душу вложив, внук и внучка Стрибожьи

Жили долго любовью любя, жили до ночи, когда,

для себя незаметно, в сон вступили особенный -

он вечным зовется, ибо через него люди в вечную

жизнь уходят...

И где-то в выси они оба очнулись, обнявшись, и

долго неслись среди облак небесных, и звезды, и

воздушные звери им давали дорогу, и они поднимались,

сияя, к сияющим стенам, к воротам, и были ворота

нежнейшим

сплетением лилий, но прочны, как камень, и гулки, как

бронза. На голос ворот явился апостол-привратник,

святой Симон-Петр, спокойный, как камень, и руку пред

ними воздвиг, вход воспрещая, и так им сказал: "Нет, не

время, нет, еще рано, до срока иного иное вам уготовлено

богом".

И ветер небесный понес их в место другое, здесь ворота

казались подобными райским, но странно отличными,

будто бы сущность сама была опрокинута, и белое

сделали черным, и черное сделалось белым, и свет

стал помехой, чтоб видеть. Безликие, скучные стражи сказали:

"Уйдите, не пустим,

уйдите, уйдите!" - и сдвинулись тесно, собой заслоняя

печальное место, и стражи поникли, как травы в дни зноя,

бездождья, и все повторяли: "Нет тайн для рая, нет тайн

для ада, мы тех принимаем, кому надлежит воздаянье за злобу,

за чувства ничтожные, берем мы лишь тех, кто извергнут

за то, что был только тепел, за вашу любовь у нас нет наказаний".

И вновь поднялся ветер и принес их к порогу, к узкому входу,

где начиналось Чистилище душ, сотворенное из холодных

молитв и хитроумных надежд папского Рима.

Тут служки встретили души с улыбкой: "Слыхали и знаем -

вас в рай не пустили, все знаем, и места в аду вам не дали,

чего же от нас вы хотите? Очистить вас от любви мы не можем,

нам вы не нужны, мы вам не нужны, но Петр-привратник вам

ничего не сказал? Ничего? Разве вы не слыхали?"

"Мы скажем..." - но ветер унес и слова, и трижды отверженных.

Они же, глянув один на другого, увидели: горе, заботы,

морщины, седины - все, все исчезло, смытое будто пыль

с листьев первым дождем, и стали они, какими были давно,

в тот день, когда на земле обменялися кольцами.

"Вернемся на землю", - оба разом сказали. "Я женщиной буду,

и буду любить я, и буду тобою любима", - она ему обещала,

"И я снова буду твоим, желанная сердца, ты краше мне лилий

на райских воротах".

Не ветром, а собственной волей своею они погружались

в синий, в теплый покров, в котором вьются дороги с тверди

небесной к тверди земной. И с вниманьем глядели,

выбирая из многих путей путь один - русский. И впервые

их коснулась земная тревога: как бы не ошибиться? Ибо

русское сердце откажется биться, если случится очнуться

на чужой стороне.

Изяслав Ярославич в своем горьком изгнании продолжал стучаться в
германские двери, помощи же ни от кого не получал. Много было шума, много
было угроз в беспокойном и тесном мире, и никто не мог бы с уверенностью
сказать, где пустой словесный звон, а где дело. Прошел слух, что чехи
собираются подкрепить притязанья Изяслава, а заодно посчитаться с
поляками. Польский король Болеслав решил подкрепить свой ненадежный
престол союзом со Святославом Ярославичем Киевским и просил помочь против
чешского короля Вратислава, союзника Германской империи. В помощь ляхам на
чехов Святослав приказал идти своему сыну Олегу и Владимиру Мономаху.
Оставив молодую жену на попеченье своим матери и отцу, Владимир пошел на
войну.

Князья - двоюродные братья прошли со своими дружинами Польшу и
вторглись в Чехию, не встречая сопротивления. Чешский король Вратислав
поспешил купить мир у Болеслава за тысячу гривен серебра. Польский король
послал к молодым князьям известить о прекращенье войны.

Ляшские послы едва догнали русских князей на реке Мораве, у впадения
в нее Быстрицы. Русское войско стояло в городке, из которого бежало все
населенье, спрятавшееся в крепость Ольмюц. Сидя в самом большом доме около
костела, молодые князья договаривались с посланными ольмюцкого воеводы о
выкупе крепости. Воевода давал двести гривен, князья требовали четыреста.
"Иначе обложим крепость, построим машины, а вы будете с голода умирать".
Заставив поляков ждать, пока чехи, приняв условия, не отправились к себе
за деньгами, Олег и Владимир занялись и с ними. Лада не получилось. Прочтя
Болеславово посланье, русские говорили учтиво, дивясь быстроте перемен.

- Вы так можете, а нам не годится, - сказал князь Олег. - Отец меня и
брата моего сюда послал потрясти чехов, как яблоню. Такое от него просил
Болеслав и настаивал. Теперь Болеслав с Вратиславом будто бы помирились,
нас на свои переговоры не звали, совета не просили. Сам Вратислав с нами
не говорит, вас избрал. Мы не нанятые, вернуться не можем. Если же
поступим как наемники, на Русь падет бесчестье, и князь Святослав нас не
помилует. Не обессудьте, гости дорогие, на том и покончим мы с вами.
Грамоту верните королю и нас более не уговаривайте, иначе быть ссоре, не
заставляйте нас гостям за спину руки выламывать.

Угостили гостей и сами угостились. Проводили из чести. Зима в Чехии
мягкая, добрая. Снежок снежил понемногу. Поляки ехали не спеша - не гонят
ведь, - стригли глазами направо, налево, считали людей, считали коней и
нашли, что едва ли двенадцать сотен найдется у русских. Но видно, люди
отборные, сила большая. Считали вьючных коней, обоз, захваченный скот и
вздыхали - от зависти. Попали русские к чехам, как медведь на пасеку: пока
все колоды не опрокинет, в лес не уйдет.

Так и было. С вожделеньем комаров, летящих на запах горячего тела, к
обозу присосались скупщики, дельцы из городского разноплеменного люда,
германцы, евреи, вездесущие ломбардцы, свои же моравцы и богемцы,
привычные брать на любой войне честную прибыль: покупали все, что
предложат. Риск большой, зато на достояние, вложенное в дело, за несколько
месяцев нарастает десятикратная выгода. Из этих же прибыльщиков всегда
находились надежнейшие проводники. Не подведут, не предадут.

За Ольмюцем расплатился город Брно, что значит "глина". По пути к
Глине еще трем городкам удалось попотчевать незваных гостей. Так и ходили,
с легкой душой, веселясь воистину чужому несчастью. Крови лилось много -
коровьей, бычачьей, овечьей. Людской почти не было. Моравцы и богемцы
прятались если не в укрепленные города, то в горы и в леса. Места для
бегства здесь много. "Может быть, - думал Владимир, - поэтому местный люд
робок. Война - здешний пахарь привычный".

Однажды кто-то пытался напасть ночью. Ударили на занятое русскими
селенье сразу с двух сторон по дорогам, и на обеих дорогах их встретили
сильные заставы, готовые к бою. Вероятно, нападавшие уверили себя в
беспечности противника. Ошеломленные неожиданностью отпора, они дали себя
опрокинуть и оставили несколько десятков убитых. Владимир Мономах еще раз
пожал плоды своей осторожности. Для него стало привычкой не только
требовать, но и самому проверять и днем и ночью заставы, дозоры,
охранение, на ходу ли, на отдыхе - безразлично. Он умел просыпаться ночью,
ехал сам в одну сторону, надежных дружинников рассылал в другие. Сам не
спал, другим не давал.

Через несколько дней после неудачного ночного нападенья король
Вратислав предложил русским мир на тех же условиях, что и польскому королю
Болеславу. Молодые князья взяли себе тысячу гривен серебром и отправились
на Русь.

Дружины называли чешский поход золотым: обогатились деньгами, вещами,
отборными лошадьми. Но король Болеслав обиделся на русских. Так говорили.
В действительности же, отчаявшись в чьей-либо помощи, князь Изяслав
Ярославич заслал к Болеславу своего сына Святополка с новыми, а на самом
деле старыми, посулами: опять Червонная Русь послужила приманкой. Опять
сопредельные с Польшей города могли сменить одного князя на другого. Для
жителей этих городов перемена не означала чего-либо существенного. Князь
Обычай оставался во всем, чем живет человек. Бывали эти города под рукой
польских королей, переходили под руку русских князей, не проигрывая ни в
чем. Разве что после каждого перехода, желая укрепиться, и лях, и русский,
подтверждая сохраненье "старины", старались приласкаться к новому
владенью. Польши не было - такой, чтобы, придя со своим, ломать и
переделывать по-своему. Был король, чьим владеньем делались русские
города. Король, слабый властью, ибо польские знатные люди уже заводили
свой строй шляхетской вольности. Чтобы каждый пан был себе пан, чтобы
каждый шляхтич был воеводой на своем огороде, чтобы без воли шляхты
выбранный ею король не мог шага сделать.

Ничто задуманное не осуществлялось по воле задумавшего. Нет в природе
ни одной прямой линии, треугольника, шара. Мир сложен кривыми линиями,
выгнут и прогнут и весь движется.

Снаружи строй польской вольности казался будто нарочно задуманным
беспорядком. На упреки поляки отвечали: Польша жива нестроеньем. В этом