расчленить логику конечного и логику бесконечного.
называемый стадий (А 28): если два тела движутся друг к другу с одинаковой
скоростью, то они встретятся на половине пути через определенный промежуток
времени, если же одно из них будет двигаться с той же скоростью, а другое
покоиться, то они встретятся через промежуток времени вдвое больший.
Следовательно, движение, т.е. приближение одного тела к другому будет, как
думает Зенон, разным в зависимости от точки зрения на него, т.е. само по
себе оно вовсе не есть движение.
абсолютного и относительного движения. Если два тела, двигающиеся навстречу
друг другу с одинаковой скоростью, встречаются в два раза быстрее, чем в
случае, когда движется только одно тело, а другое покоится, то это
происходит не потому, что их скорость в данном случае вдвое больше, но
потому, что при той же самой скорости проходимое ими расстояние до взаимной
встречи вдвое меньше.
логической ошибкой. Если отвлечься от всего прочего и сосредоточиться только
на самих этих аргументах, они неопровержимы. Ведь то, что Ахилл не может
догнать черепаху, при переводе на современный математический язык означает,
что переменная величина никогда не может достигнуть своего предела, ибо, как
бы она ни была велика, между нею и превосходящим ее по величине пределом
всегда остается целая бесконечность еще больших величин, чем она.
Единственный способ опровержения аргументов Зенона дает только современное
учение о бесконечных множествах с теми или другими типами их упорядочения
(Рассел, Богомолов). Ведь тот путь и то время, которые необходимы для
достижения Ахиллом черепахи, представляют собою бесконечную
последовательность отдельных убывающих отрезков, но упорядоченную
определенным образом. Отсутствие первого или последнего момента такой
последовательности относится только к ее представлению как конечной,
представление же ее вначале бесконечной, но упорядоченной определенным
образом вполне совмещает прерывное построение этих отрезков с их непрерывным
протеканием. Вероятно, в конце концов так думал и сам Зенон, поскольку он не
только дробил пространство и время до бесконечности, но и учил о том едином,
которое сплошно и непрерывно охватывает все вещи и весь мир. С этой точки
зрения Ахилл только потому и может догнать и перегнать черепаху, что
проходимые им отрезки пути, как бы бесконечно мы их ни дробили, все же
являются чем-то единым, цельным, непрерывным и притом упорядоченным так, что
Ахилл именно догоняет и перегоняет черепаху. Современное математическое
учение о континууме тоже стремится понять последний как бесконечное
множество, определенным образом упорядоченное, в котором объединяются в одно
целое, и прерывность и непрерывность (в противоположность прежним попыткам
строить континуум из отдельных дискретных точек или представлять его как
нечто абсолютно сплошное, исключающее всякую раздельность). Не иначе должен
поступать и тот, кто хочет всерьез применять диалектический метод к учению о
времени и пространстве.
рассуждение Гегеля ("Лекции по исторической философии", т. IХ, 1932, стр.
235 - 245). Однако проще всего и понятнее эта критика дана у Ленина:
"Движение есть сущность времени и пространства. Два основных понятия
выражают эту сущность: (бесконечная) непрерывность (Kontinuitat) и
"пунктуальность" (отрицание непрерывности, прерывность). Движение есть
единство непрерывности (времени и пространства) и прерывности (времени и
пространства). Движение есть противоречие, есть единство противоречий"53.
философии. Дошедшие до нас материалы о них уже не содержат никакого ясно
выраженного натурфилософского учения (хотя главные их трактаты продолжают
именоваться "О природе", как это было у Парменида, а предположительно еще у
Ксенофана). И тем не менее считать, что здесь действительно не было никакой
натурфилософии, было бы ошибкой.
если бы мы стояли на точке зрения обычного дуалистического ее понимания.
Однако приведенные выше материалы не дают повода для такого толкования,
почему и становится необходимым рассматривать элейцев также и в истории
эстетики. При дуалистическом понимании текучие, хаотические, спутанные и
непонятные чувственные ощущения исключают всякий эстетический подход и к
объективному миру и к искусству. А то, что обычно понимается под элейским
единым или бытием, исключает всякие различия и разделения, т.е. исключает
всякое оформление и потому тоже не дает возможности употреблять здесь
какие-либо эстетические категории.
дуалистична, а, наоборот, монистична. Текучие вещи и обнимающее их единое
бытие - одно и то же. Едино не только все бытие, но едина и каждая вещь.
Всеобщее единое отражается в каждой отдельной вещи, почему она не только
вечно течет, не только постоянно хаотична, но всегда содержит в себе и нечто
не текучее, дающее возможность ее познавать, мыслить и именовать. Ощущение и
мышление не только различны, но и тождественны. В каждой вещи и во всем
космосе есть нечто ощущаемое и нечто мыслимое, причем то и другое есть одно
и то же. Парменид, правда, слишком расцветил свое единое бытие, так что у
многих исследователей был соблазн понимать его учение слишком мифологически
и мистически. Надо, однако, сказать, что все восторги Парменида объясняются
тем, что в его лице философия впервые открыла разницу между чувственным
ощущением и мышлением, и что она поневоле увлеклась этим открытием. Это -
первые восторги перед успехами абстрагирующего мышления: и вполне
естественно, что эти восторги требуют не спокойной прозы уравновешенного
философа, а поэтического энтузиазма, который легко принять за мистику. На
самом деле мистики здесь не больше, чем в других системах древнейшей
греческой натурфилософии. Здесь происходит разделение мышления и ощущения,
что ведет, как и у прочих греческих натурфилософов, к падению мифологии, к
отходу от нее как от единственно возможного мировоззрения. Поскольку же
мышление и ощущение все же относятся здесь к одному и тому же предмету, а
именно - к материальному и чувственно данному космосу, постольку вместо
исконной нераздельности того и другого возникает сознательное и намеренное
их воссоединение, т.е. вместо древней мифологии возникает поэзия и
художественное мировоззрение.
производные от глагола noCo, означающего "я мыслю", свидетельствуют о
предметах мысли и больше ни о чем другом. При таком понимании нашу таблицу
умножения элейцы и излагающие их неоплатоники тоже назвали бы умопостигаемым
бытием. Иными словами, здесь имеется в виду только то, что мыслится, в
отличие от того, что чувственно воспринимается. Таким образом, в элейской
философии мы находим учение о совмещении в каждой отдельной вещи и во всем
космосе предметов чувственного ощущения с предметами мышления. Ксенофан
(А30) назвал свое единое богом, "направив свой взор на все небо"
(по-гречески буквально "на целое небо", или на "небо в целом"). И сколько
элейцы ни говорили о безграничности, бесконечности и бесформенности своего
бытия, все же это нисколько не мешало Пармениду говорить (А31), что "бог
неподвижен, конечен и имеет форму шара". Подобного рода соединение
чувственного и мыслимого, при равномерном участии обоих принципов,
предполагает эстетическое восприятие действительности и художественную
конструкцию объективного бытия.
неразборчивом виде, а в таком виде, когда оно отражает в себе какую-то идею,
какой-то внутренний смысл, который, хотя сам по себе и доступен только
абстрактной мысли, в эстетическом восприятии дан совершенно чувственно, так
что мы глазами видим в предмете его внутреннюю жизнь. Элейское бытие,
охватывающее все вещи космоса и самый космос своей непрерывной, везде
одинаково наличной природой, как раз и обеспечивает человеческому сознанию
возможность относиться ко всему эстетически и видеть во всем художественные
конструкции.
согласно учению Парменида, весь космос охвачен Любовью и возглавляется тоже
Любовью. Это значит, что каждый предмет и каждое живое существо есть
порождение единой и универсальной космической силы Любви, несет на себе ее
отпечаток и является ее символом. Таким образом, у элейцев подчеркивается та
внутренняя жизнь природы и общества, которая явлена в ее внешнем выражении,
подчеркивается совпадение внутреннего и внешнего в одном образе, совпадение
субъекта и объекта в одной субстанции. А это и есть искусство, или, по
крайней мере, эстетическое отношение к действительности.
учения об едином бытии и мало заботились (по крайней мере, если судить по
дошедшим до нас материалам), о выражении этого бытия в чувственной форме. Но
Ксенофан и Парменид еще настолько глубоко жили эстетическими чувствами, что
даже в своих философских, построениях не могли воздержаться от
художественной образности. Ксенофан вообще является больше поэтом, чем
философом. Прочтите его стихотворение, переведенное Пушкиным ("Чистый
лоснится пол" - В 1), рисующее подготовку пира. Здесь все сияет и все
приглашает к пиру, веселью и любви. Вместе с тем Ксенофан дает очень тонкие,
сугубо теоретические рассуждения о существе охватывающего весь космос бытия,
которое мы находим в огромном фрагменте А 28. Если мы не сумеем разглядеть
органическое единство этой тонкой диалектики Ксенофана с его восторгами
перед веселым пиром, мы не поймем существа эстетики Ксенофана, да едва ли и
вообще поймем эстетику досократиков вообще. Парменид (В 1) в приподнятом и
восторженном тоне рисует нам свое путешествие по эфиру на колеснице,
увлекаемой быстрыми конями его ощущений; свое прибытие к богине Правде,
которая открывает ему истинный смысл чувственных ощущений и разумного
познания. Этот символизм свидетельствует о чем угодно, но только не о
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Березин Федор
Шилова Юлия
Вронский Константин
Акунин Борис