государственной власти с подчиненными ей отдельными лицами, и хотя различие
между прест уплениями, прямо направленными против самой власти
(политическими), и простыми, от которых страдают только частные интересы,
еще сохраняется, но лишь по степени важности, а не по существу. Всякий
свободный человек становится гражданином, т.е. членом само го государства,
принимающего на себя задачу охранять его безопасность; всякое ее нарушение
рассматривается государственною властью как покушение на ее собственное
право, как враждебное действие против общественного целого. Все насилия
против личности и и мущества кого бы то ни было рассматриваются уже не как
частные обиды, а как нарушения государственного закона и потому наравне с
политическими преступлениями подлежат отмщению самого государства.
основание в том смысле, что уголовные наказания, ныне еще употребительные,
представляют собою историческую трансформацию первобытного принципа кровной
мести. Прежде за обиженного мсти л более тесный общественный союз,
называемый родом, потом стал мстить более обширный и сложный, называемый
государством; прежде обидчик терял все человеческие права в глазах
обиженного им рода, теперь он стал бесправным субъектом наказания в глазах
госуд арства, отмщающего ему за нарушение своих законов. Различие состоит
главным образом в том, что в родовом быту самый акт мести совершался просто
- обидчика при первом случае убивали, как собаку, - но последствия бывали
очень сложны в виде нескончаемых вой н между племенами; в государственном же
быту, напротив, самый акт мщения, принятый на себя публичными властями,
производится медленно и с различными церемониями, но без всяких последующих
осложнений, так как за частным преступником уже нет дальнейшего до статочно
сильного мстителя - он беззащитен перед государственным могуществом.
видоизменения кровной мести, следует ли что-нибудь в пользу самих этих
казней, или в пользу принципа отмщения? Должно ли, в силу этого
исторического основания, понятие мести, т.е. возд ания злом за зло,
страданием за страдание, окончательно определять наше отношение к
преступнику? Вообще логика не позволяет делать таких выводов из генетической
связи двух явлений. Ни один дарвинист, насколько мне известно, из
принимаемого им происхожден ия человека от низших животных не выводил того
заключения, что человек должен быть скотиной. Из того, что городская община
Рима была первоначально создана разбойничьею шайкой, никакой историк не
заключал еще, что истинным принципом Священной Римской импе рии должен был
быть разбой. Относительно нашего предмета - раз дело идет о трансформации
кровной мести, то где же основания считать эту трансформацию законченною? Мы
знаем, что отношение общества и закона к преступникам переживало очень
резкие перемены,
место "градским казням", сначала крайне жестоким, но с XVIII-го века все
более и более смягчающимся. Нет и тени разумного основания утверждать, что
предел смягчения уже достигнут и чт о виселица и гильотина, пожизненная
каторга и одиночное заключение должны пребывать навеки в уголовном
законодательстве образованных стран.
больше и больше ограничить, наконец и вовсе исключить принцип возмездия или
равномерного воздания из нашего правового отношения к преступникам, в пользу
этого принципа многие философы
рассуждения, которые, по своей крайней несостоятельности, будут, конечно,
предметом изумления и глумления для потомства, подобно тому как мы
удивляемся аргументам Аристотеля в пользу рабства1 61 или некоторых
церковных писателей в пользу плоской фигуры Земли. Сами по себе мнимые
аргументы, которыми пользуется доктрина отмщения, не заслуживают разбора, но
так как они еще повторяются авторами, вообще достойными уважения, а предмет
их имеет боль шую жизненную важность, то приходится повторять и их
опровержение.
наказание, т.е. равномерное нарушение права в лице преступника, совершаемое
в силу определенного закона публичною властью (в отличие от частной мести),
покрывает первое нарушение, и так им образом восстановляется нарушенное
право". Это мнимое рассуждение вращается вокруг термина "право". Но
действительное право всегда есть чье-нибудь (должен быть субъект права). О
чьем же праве идет речь здесь? Прежде всего, по-видимому, о праве потерпе
вшего лица. Подставим же это действительное содержание под отвлеченный
термин. Мирный пастух Авель имеет, без сомнения, право существовать и
наслаждаться всеми радостями жизни; но приходит злонравный человек Каин и
фактически лишает его этого права посре дством убийства. Требуется
восстановить нарушенное право; для этого является публичная власть и вопреки
прямому предостережению священного писания (кн. Бытия IV 15) вешает убийцу.
Что же, после этого право Авеля на жизнь восстановлено или нет? Так как ни
кто, кроме постояльцев Бедлама, не станет утверждать, что казнь убийцы
воскрешает убитого, то приходится под правом разуметь здесь не право
потерпевшего, а чье-нибудь другое. Другим субъектом права, нарушаемого
преступлением, может быть само общество, ил и государство138. Все частные
права (на жизнь, имущество и т.д. ) гарантированы государством, оно ручается
за их неприкосновенность, ставя их под защиту своих законов. Закон,
воспрещающий частным лицам по собственному усмотрению умерщвлять своих
согражда н, по праву издан государством, и, следовательно, в нарушении его
(в убийстве) нарушается право государства, и в казни убийцы восстановляется
право не убитого, а право государства и значение закона139. То, что есть в
этом аргументе справедливого, вовсе н е относится к делу. Несомненно, что,
раз законы существуют, нарушение их не должно оставаться без последствий и
что блюсти за этим принадлежит государству. Но вопрос не в общем принципе
наказуемости преступлений как нарушений закона, ибо в этом отношении все
преступления одинаковы. Если закон сам по себе священен, как исходящий от
государства, то все законы имеют это свойство в одинаковой степени, все
равно выражают право государства, и все их нарушения без различия суть
нарушения этого верховного права . Материальные различия преступлений
касаются лишь тех интересов, которые ими нарушаются; с формальной же
стороны, по отношению к общему, т.е. государству, как такому, т.е. к его
власти и закону, каждое преступление (разумеется, вменяемое) предполагает в
олю, несогласную с законом, отрицающую его, т.е. волю преступную, и с этой
точки зрения для всех преступлений логически требовалось бы одинаковое
возмездие. Но действительно существующее во всех законодательствах
разнообразие наказаний за различные прест упления, очевидно, предполагает
кроме общего принципа наказуемости еще некоторый другой, специфический,
определяющий особую связь между этим преступлением и этим наказанием.
Доктрина отмщения усматривает такую связь в том, что право, нарушенное
определен ным преступным действием, восстановляется соответствующим или
равномерным воздействием, например убивший должен быть убит. Какое же тут,
однако, на самом деле соответствие или равенство? Самым знаменитым
сторонникам этой доктрины дело представляется в сл едующем виде: право есть
нечто положительное, скажем + (плюс), нарушение его нечто отрицательное -
(минус); если произошло отрицание в виде преступления (напр., отнята жизнь у
человека), то оно должно вызвать равное отрицание в виде наказания (отнятие
жи зни у убийцы), и тогда такое двойное отрицание, или отрицание отрицания,
произведет опять положительное состояние, т.е. восстановленное право: минус
на минус дает плюс. Трудно сохранять серьезность ввиду такой "игры ума";
заметим, однако, что понятие отр ицание отрицания логически выражает прямое
внутреннее отношение между двумя противуположными актами, напр., если
движение злой воли в человеке есть "отрицание", именно отрицание
нравственной нормы, то противоположный акт воли, подавляющий это движение, б
удет действительно "отрицанием отрицания", и результат получится
положительный - утверждение этого человека в нормальном состоянии; точно так
же если преступление, как деятельное выражение злой воли, есть отрицание, то
деятельное раскаяние преступника бу дет отрицанием отрицания (т.е. не факта,
конечно, а произведшей его внутренней причины), и результат опять будет
положительный - его нравственное возрождение. Но казнь преступника,
очевидно, лишена такого значения; здесь отрицание направлено (как и в пре
ступлении) на нечто положительное - на жизнь человека. Нельзя, в самом деле,
признать, чтобы в казни преступника предметом отрицания было само его
преступление, ибо оно есть факт бесповоротно совершившийся, и, по замечанию
св. отцов, самому Богу невозмож но сделать, чтобы совершившееся было
несовершившимся; но также это отрицаемое не есть здесь и злая воля
преступника, ибо одно из двух: или он раскаялся в своем злодеянии, и тогда
злой воли уже нет, или он упорствует до конца, и тогда, значит, его воля не
доступна данному воздействию, и во всяком случае внешнее, насильственное
действие не может упразднить или изменить внутреннего состояния воли. Но
если, таким образом, в казни преступника действительно отрицается не злая
воля, а положительные блага жизни, то, значит, это будет вновь только
простое отрицание, а не "отрицание отрицания". А из одной последовательности
двух простых отрицаний не может выйти ничего положительного. Злоупотребление
алгебраическою формулой придает всему аргументу прямо комический характер.
Ведь для того чтобы два минуса, т.е. две отрицательные величины, произвели
плюс, недостаточно поставить их одну вслед за другой, а необходимо их
перемножить; но что значит помножить преступление на наказание140?
справедливости", подчеркивается тем, что, за исключением немногих случаев,
она не имеет никакого отношения к существующим уголовным законам. Строго
говоря, случай кажущегося ее применения тольк о один: смертная казнь за
убийство. Поэтому псевдофилософские аргументы в пользу этой доктрины -
сущность которых передана выше - относятся именно только к этому
единственному случаю - плохой показатель для принципа, имеющего притязание
на всеобщее значе ние. У нас в России, где смертная казнь оставлена только
Березин Федор
Шилова Юлия
Круз Андрей
Майер Стефани
Прозоров Александр
Сертаков Виталий