логично допустить, что привезли свой собственный грех, что в данном случае
преступление само передает себя в руки правосудия, лишь бы только уйти от
наказания?
толкованием этого трагического случая, хотя Тамара ведь знает, не из тех
он людей, которые руководствуются в своих поступках лишь велением
собственных эмоций,- таким в джунглях дипломатии нечего делать... Чувство
совести в нем развито, это так, человеку на помощь он идет безоглядно, но
ведь нельзя же не считаться и с железной логикой обстоятельств! А здесь,
на ночной трассе, они, пожалуй, сильнее и строже, чем где-либо, и в
коночном итоге могут обернуться против тебя, против самых благородных
порывов твоего сердца... Учитывать приходится все, и в то же время дико
хотя бы на минуту допустить, что они, уважающие себя люди, могли не
подобрать несчастного, позволили бы себе проскочить мимо него, пе
остановившись. В конце концов, все эти трассы, скорости, гонки, дорожные
происшествия, они ведь со всей строгостью проверяют нас самих, подобные
мгновения испытывают человека на его нравственную прочность, окончательно
определяют, кто есть кто.
Свист ветра за стеклом слышен, а дыхание лежащего не улавливается... Да
нет, дышит все-таки, есть еще немного жизни в его могучей груди.
отчужденный, словно немой укор им обоим. Бывало, находясь в хорошем
настроении, он иронически посмеивается над собой, уверяя, что владеет
"искусством остекленевших глаз". И Тамара действительно не раз наблюдала,
как ее Дударевич во время разговора с особой влиятельной, когда важно не
проявить своей позиции раньше других, сидел, бывало, с прямо-таки
стеклянно застывшей в глазах янтарной жидкостью: глядит человек вроде
открыто, а что думает, никакой маг, никакой ясновидец не разгадает!
Наверное, и сейчас у него такой взгляд, и даже в широких, круто поднятых
плечах как бы отразилось пренебрежение, по крайней мере, сознание
внутреннего превосходства и правоты. Ну, а вдруг он окажется прав?
несокрушимый эгоизм и черствость, проявленные только что столь откровенно,
никогда но найдут у нес прощения, а сейчас, когда чувство острого
потрясения чуть улеглось и можно трезво взвесить происшедшее, Тамара все
больше склонялась к тому, чтобы понять и Валерия с его неотразимой
логикой, рассудительностью, умением оценивать любое событие всесторонне,
со всеми возможными последствиями. Знала, что это было одним из его важных
жизненных принципов: не поддавайся вспышкам страстей, бурям эмоций, какими
бы красивыми в данную минуту они ни казались, оценивай каждое явление не
только таким, каким оно предстает сейчас, но и непременно бери его в
перспективе - она, перспектива, должна быть для тебя превыше всего, ведь
только она и способна выявить истину!.. Можно по-разному относиться к
жизненным правилам, которые сформулировал Валерий сам для себя, однако в
последовательности суждений ему не откажешь даже и на этот раз. Тамара
ощутила нечто похожее на сочувствие. Вот он сидит, нахмуренный, надутый от
досады, до предела возмущенный тем, что они ему навязали.
переплет! Придется давать кому-то объяснения, нужно будет перед кем-то
искать оправданий, может, и весь отпуск лопнет, истраченный на хождение по
следователям и прокурорам!
воспринимает поведение своего коллеги иначе, без прежней непреклонности и
чувства непоколебимой своей правоты. В поступке Заболотного Тамаре далеко
не все было ясно, ей и сейчас еще трудно постичь, почему он но колебался,
почему с первой же минуты знал, как ому лести себя перед лицом несчастья,
и делал все так уверенно, словно его направляла какая-то непогрешимая
магическая сила. Какие в таких случаях действуют мотивы? Ну, пусть бы
спасал родственника или приятеля, а то ведь перед ним был никто, один из
четырех миллиардов живущих, просто неведомый собрат по планете!..
Возможно, определенное значение для Заболотного имел тот факт, что
пострадавший оказался чем-то похожим на того комбайнера, которого они
встретили днем, или напомнил Заболотному родного брата из Терновщины,
бригадира механизаторов. С людьми такого тина он чувствует внутреннюю
контактность, с ними он сходится с полуслова, все эти степняки ему как
родня, каждый из них для него - как брат... Сколько дорог за ним, человек
годами жил под неонами самых дальних столиц, однако чувствуется, что своим
глубинным, самым сокровенным он укоренен здесь, в этих хлебодарных степях,
как и этот его неизвестный побратим, который все еще никак не приходит в
сознание.
хотя и стыдно было самой себе признаться, что подвергает сейчас сомнению
то, на что пошла по первому зову души, пошла так безоглядно.
время от времени Дударевич.- Да кто он для вас? Он для вас нуль, как и для
меня, абстракция, а заварили такую кашу!.. Сами, надеюсь, видите сейчас
собственную глупость, а все же...
быстрее.
игра в чуткость, кому она здесь нужна? Ему? Да он уже слышит пение ангелов!
пришел в сознание, Тамара сразу же взбадривалась, гнетущая се тревога
моментально сменялась проблесками надежды: может, он все-таки не подведет,
вынырнет из тьмы беспамятства, возвратится в ночной этот мир, чтобы
засвидетельствовать перед ком следует вашу непричастность к случившемуся?
Может, именно ваш поступок, кажущийся Дударевичу бессмысленным, и эти
опасные обгоны, недозволенная скорость, развитая Заболотным, принесут
человеку спасение, сохранят детям отца, жене мужа? Вы ведь спасали, из
небытия вырывали человека кому-то дорогого, которого и сейчас где-то в эту
позднюю пору, наверно, ждут не дождутся... Так прочь всякие сомнения,
проверь себя на истинно человеческом, поднимись над собой, над всем
суетным и преходящим, пусть отступит оно перед первым порывом души,- разве
место суетному там, где человек оказывается на роковой меже, на той, где
сходятся с глазу на глаз смерть и жизнь? Может, это как раз и есть та
ночь, когда всех вас сама судьба испытывает, со всей строгостью проверяет
- кто есть кто?
подобрал бы - живого или мертвого - кто-то другой, а вы, избежав хлопот,
уже мчались бы дальше, но кем бы вы были после этого даже в собственных
глазах? Избежали бы расследования здесь, но разве не преследовал бы вас до
конца ваших дней образ этого несчастного, разве убежали бы от собственной
совести, очутись вы хоть в самой дальней точке планеты?
Заболотный круто притормозил и, не отпуская руль, спросил местных молодых
людей, где тут у них ближайшая больница. Какие-то ребята с гитарой охотно
ответили, объяснили коротко и четко, словно чувствуя, какая неотложная
потребность так гонит туда этих людей. Заболотный снова погнал. На
светофоры не хотел обращать внимания, не остановился и тогда, когда сзади
раздались свистки.
будто не слышал. Несмотря на позднее время, пассажиров на остановках было
много, видимо, ехали на работу люди ночных смен. Заболотный, еще раз
притормозив, удостоверился, правильно ли едет, и вскоре привел машину во
двор больницы.
теперь и Дударевич старательно принялся помогать медперсоналу вытягивать
пострадавшего из машины.
механизатор...
конце этого печального шествия, мимоходом ловя короткие настороженные
взгляды медсестер, взгляды, в которых безошибочно читалось то, чего она
больше всего боялась: "Как же это вы его? Зачем гоняете без памяти? Жизни
пет на трассе от этих курортников!"
Носилки поставили прямо на пол.
лежало на носилках; массивное темное тело в грубой, пропитанной пылью,
потом и кровью одежде...
без признаков жизни... Появился дежурный врач, щупленький юноша в халате,
с бородкой под разночинца, с острыми щелками глаз, в которых нс было
интереса ни к кому, кроме пациента. Присев на подставленный сестрой стул,
врач послушал пульс пострадавшего, принялся осматривать рапу на голове.
Серые липкие волосы сбились, перепутались, пришлось их от самого лба
состричь ножницами, после чего врач еще раз осмотрел рану, окровавленную,
забитую пылью. Когда ее начали дезинфицировать, послышался глухой стоп,
механизатор как-то угрожающе дернул туда-сюда головой, но на врача это не
произвело никакого впечатления, впрочем, как и на остальных медиков,
столпившихся над степняком.
комбайнера с могучей грудной клеткой, плотное туловище в пятнах
кровоподтеков - следах удара.
кого-то сердясь. Оказалось, что сломано несколько ребер.