произнести легче, они словно поются... А если так?.. - слышны
ударения, возникают ритмы... И это пение гласных, и стучащие ритмы,
они-то и передают мое волнение, учащенное дыхание или глубокий
покой, и все, что между ними. Они-то главные, а вовсе не содержание
речи!
Он и здесь не изменил себе - качался между крайностями, то озабочен
своей неточностью, то вовсе готов был забросить смысл, заняться
звуками.
Иногда по утрам, еще в кровати, он чувствовал легкое давление в
горле и груди, будто набрал воздуха и не выдохнул... и тяжесть в
висках, и вязкую тягучую слюну во рту, и, хотя никаких мыслей и слов
еще не было, уже знал - будут! Одно зацепится за другое, только
успевай! Напряжение, молчание... еще немного - и начнет
выстраиваться ряд образов, картин, отступлений, монологов, связанных
между собой непредвиденным образом. Путь по кочкам через болото...
или по камням на высоте, когда избегая опасности сверзиться в
пустоту, прыгаешь все быстрей, все отчаянней с камня на камень,
теряя одно равновесие, в последний момент обретаешь новое, хрупкое,
неустойчивое... снова теряешь, а тем временем вперед, вперед... и,
наконец, оказавшись в безопасном месте, вытираешь пот со лба, и,
оглядываясь, ужасаешься - куда занесло!
Иногда он раскрывал написанное и читал - с противоречивыми
чувствами. Обилие строк и знаков его радовало. Своеобразный восторг
производителя - ведь он чувствовал себя именно производителем -
картин, звуков, черных значков... Когда он создавал это, его толкало
вперед мучительное нетерпение, избыточное давление в груди и
горле... ему нужно было расшириться, чтобы успокоиться, найти
равновесие в себе, замереть... И он изливался на окружающий мир,
стараясь захватить своими звуками, знаками, картинами все больше
нового пространства, инстинкт столь же древний, как сама жизнь.
Читая, он чувствовал свое тогдашнее напряжение, усилие - и
радовался, что сумел передать их словам.
Но видя зияющие провалы и пустоты, а именно так он воспринимал
слова, написанные по инерции, или по слабости - чтобы поскорей
перескочить туда, где легче, проще и понятней... видя эти
свидетельства своей неполноценности, он внутренне сжимался... А
потом - иногда - замирал в восхищении перед собой, видя, как в
отчаянном положении, перед последним словом... казалось - тупик,
провал!.. он выкручивается и легким скачком перепрыгивает к новой
теме, связав ее с прежней каким-то повторяющимся звуком, или обыграв
заметное слово, или повернув картинку под другим углом зрения... и
снова тянет и тянет свою ниточку.
В счастливые минуты ему казалось, он может говорить о чем угодно, и
даже почти ни о чем, полностью повторить весь свой текст, еле
заметно переиграв - изменив кое-где порядок слов, выражение лица,
интонацию... легким штрихом обнажить иллюзорность событий... Весь
текст у него перед глазами, он свободно играет им, поворачивает, как
хочет... ему не важен смысл, он ведет другую игру - со звуком,
ритмом... Ему кажется, что он, как воздушный змей, парит и тянет за
собой тонкую неприметную ниточку, вытягивает ее из себя,
выматывает... Может, это и есть полеты - наяву?
Но часто уверенность и энергия напора оставляли его, он сидел,
вцепившись пальцами в ручки кресла, не притрагиваясь к листу,
который нагло слепил его, а авторучка казалась миниатюрным взрывным
устройством с щелкающим внутри часовым механизмом. Время, время...
оно шло, но ничто не возникало в нем.
3
Постепенно события его жизни, переданные словами, смешались -
ранние, поздние... истинные, воображаемые... Он понял, что может
свободно передвигаться среди них, менять - выбирать любые мыслимые
пути. Его все больше привлекали отсеченные от жизни возможности.
Вспоминая Аркадия, он назвал их непрожитыми жизнями. Люди, с
которыми он встречался, или мельком видел из окна автобуса, казались
ему собственными двойниками. Стоило только что-то сделать не так, а
вот эдак, переместиться не туда, а сюда... Это напоминало игру, в
которой выложенные из спичек рисунки или слова превращались в другие
путем серии перестановок. Ему казалось, он мог бы стать любым
человеком, с любой судьбой, стоило только на каких-то своих
перекрестках вместо "да" сказать "нет", и наоборот... и он шел бы
уже по этой вот дорожке, или лежал под тем камнем.
И одновременно понимал, что все сплошная выдумка.
- Ужасно, - иногда он говорил себе, - теперь я уж точно живу только
собой, мне ничто больше не интересно. И людей леплю - из себя, по
каким-то мной же выдуманным правилам.
- Неправда, - он защищался в другие минуты, - я всегда переживал за
чужие жизни: за мать, за книжных героев, за любого зверя или
насекомое. Переживание так захватывало меня, что я цепенел, жил
чужой жизнью...
В конце концов, собственные слова, и размышления вокруг них так все
запутали, что в нем зазвучали одновременно голоса нескольких людей:
они спорили, а потом, не примирившись, превращались друг в друга.
Мартин оказался Аркадием, успевшим уехать до ареста, Шульц и Штейн
слились в одного человека, присоединили к себе Ипполита - и
получился заметно подросший Глеб... а сам Марк казался себе то
Аркадием в молодости, то Мартином до поездки в Германию, то Шульцем
навыворот. Джинсовая лаборанточка, о которой он мечтал, слилась с
официанткой, выучилась заочно, стала Фаиной, вышла замуж за Гарика,
потом развелась и погибла при пожаре.
- Так вот, что в основе моей новой страсти - тоска по тому, что не
случилось!.. - Он смеялся над собой диковатым смехом. - Сначала
придумывал себе жизнь, избегая выбора, потом жил, то есть, выбирал,
суживал поле своих возможностей в пользу вещей ощутимых, весомых,
несомненных, а теперь... Вспомнил свои детские выдумки, и снова
поглощен игрой, она называется - проза.
Глава пятая
Шли последние приготовления к отлету, когда новый спор взбаламутил
всю округу, сбежались даже те, кто оставался. Приезжий умник
утверждал, что на месте старта обязательно возникнет что-то вроде
черной дыры, почва втянется в воронку и выпятится по другую сторону
земли, где-то в Австралии.
- Стыдись.. - он сказал себе, прочитав эти строки, - во-первых,
чудовищная наивность, во-вторых, где-то уже было... Что у тебя за
страсть нагромождать нелепости, отчего бы не писать спокойно,
серьезно, без идиотских ухмылок?
- Видишь ли... - подумав, он отвечал себе, - чему-то меня все же
научила история с наукой: не могу смотреть на себя без некоторой
иронии. А главное, пора отделаться от Института, как от лишних
декораций.
Как бы то ни было, а Шульц быстро усмирил приезжего, доказав на
пальцах, что от сильного жара стенки ямы оплавятся и никакого
втягивания не произойдет. Может возникнуть перемещение воздушных
масс, кратковременное и неопасное; ветры только на пользу местной
экологии, давно пора продуть всю эту гниль, природа быстрей
излечится от следов цивилизации.
- Истинно, говорю вам!
Одичавшие, запертые целыми днями в стальном кожухе, его сторонники
все больше напоминали членов секты, совершающих массовое
самоубийство, что совсем не новость для нашего времени - происходят
события куда более страшные и странные, чем подъем в воздух старой
никому не нужной железяки с кучкой безумцев, уверовавших в какой-то
истинный свет.
Марк, не веривший ни на иоту в это фантастическое мероприятие, на
диспуте не был, и никто не заметил его отсутствия, хотя совсем
недавно он был заметной фигурой в нескольких коридорах. Теперь о
людях забывали моментально: стоило только исчезнуть на день или два,
тут же говорили - "Этот? да, да, помню, был такой...", а через
неделю - "О ком вы?.. что-то не припомню...", а через месяц - "Бог с
вами, не было такого..." Божиться стало модой и шиком, также как
прыскать водой на любое новое здание или корабль, полагая, что это
избавит от трещин и дыр.
Марк варил себе манную кашку, так, что ложка в ней стояла не
шевелясь, доедал запасы Аркадия и сосредоточенно думал. Нет, мыслями
уже нельзя было назвать то, что происходило в нем - он переживал
состояния, которые сами приходили к нему и уходили. Иногда ему
удавалось, возбуждая определенные воспоминания, вызвать состояние,
которое было особенно интересно ему; получались как бы сны с
продолжениями. Удивительно, но эти неторопливые бессмысленные
занятия вдруг приводили его к довольно ясным выводам относительно
собственной жизни.
Он жевал кашу, смотрел на серое небо, на ворон, которых относило
ветром к югу; они сопротивлялись, беспорядочно хлопая крыльями, над
домами, над землей... затаившейся!..
- Вот именно - затаившейся! Он записал, посмотрел - и вычеркнул; вид
слова в одном ряду с другими, которые попроще, погрубей, смутил его.
Он вычеркивал и вставлял по самому себе неясным признакам.
2
Прозоров Александр
Русанов Владислав
Пехов Алексей
Доценко Виктор
Каргалов Вадим
Акунин Борис