землетрясении, но оказалось, что это провалился пол в трех
комнатах дома, а в полу галереи открылась огромная трещина,
доходившая до спальни Фернанды. Но и тут Аурелиано Второй не
отказался от своих поисков. Хотя последняя надежда угасла и ему
оставалось только цепляться за предсказания карт, все же он
укрепил пошатнувшийся фундамент, залил трещину известковым
раствором и продолжал свои раскопки уже на западной стороне.
Там его и застигла вторая неделя июня месяца следующего года, с
наступлением которой дождь наконец стал утихать. Дождевые тучи
таяли, и со дня на день можно было ожидать прояснения. Так и
случилось. В пятницу в два часа дня глупое доброе солнце
осветило мир, и было оно красным и шершавым, как кирпич, и
почти таким же свежим, как вода. И с этого дня дождь не шел
целых десять лет.
там и сям из грязи и тины торчали обломки мебели, скелеты
животных, поросшие разноцветными ирисами, -- последняя память
об ордах чужеземцев, которые бежали из Макондо так же поспешно,
как и прибыли сюда. Дома, с такой стремительностью построенные
во времена банановой лихорадки, были покинуты. Банановая
компания вывезла все свое имущество, на месте ее городка,
обнесенного металлической решеткой, остались только груды
мусора. Деревянные коттеджи с прохладными верандами, где по
вечерам беззаботно играли в карты, исчезли, словно их унес
ветер, предтеча того грядущего урагана, которому суждено было
много лет спустя стереть Макондо с лица земли. После этого
гибельного ветра сохранилось лишь одно-единственное
свидетельство того, что здесь некогда жили люди, -- перчатка,
забытая Патрицией Браун в автомобиле, увитом анютиными
глазками. Заколдованные земли, исследованные Хосе Аркадио
Буэндиа во времена основания города, на которых позже
процветали банановые плантации, теперь представляли собой
болото, утыканное гнилыми пнями, и на обнажившемся далеком
горизонте еще в течение нескольких лет молчаливо пенилось море.
Аурелиано Второй был ошеломлен, когда в первое воскресенье
надел сухое платье и вышел посмотреть, что сталось с городом.
Те, кто выжил после дождя, -- все это были люди, поселившиеся в
Макондо еще до потрясений, вызванных нашествием банановой
компании, -- сидели посреди улицы, наслаждаясь первыми лучами
солнца. Их кожа еще сохраняла зеленоватый оттенок, присущий
водорослям, из нее еще не выветрился устойчивый запах чулана,
въевшийся за годы дождя, но на лицах сияли радостные улыбки от
сознания, что город, в котором они родились, снова принадлежит
им. Великолепная улица Турков опять стала такой же, как в былые
времена, когда арабы в туфлях без задников и с толстыми
металлическими серьгами в ушах, скитавшиеся по земле, обменивая
безделушки на попугаев, обрели в Макондо надежное пристанище
после тысячелетних странствий. За время дождя товары,
разложенные на лотках, развалились на куски, товары,
выставленные в дверях, заплесневели, прилавки были источены
термитами, а стены разъедены сыростью, но арабы уже третьего
поколения сидели на тех же местах и в тех же позах, что и их
предки, отцы и деды, молчаливые, невозмутимые, неподвластные ни
времени, ни стихиям, такие же живые, а может, такие же мертвые,
какими они были после эпидемии бессонницы или тридцати двух
войн полковника Аурелиано Буэндиа. И душевная стойкость арабов,
сохранившаяся среди останков игорных столов и столиков с
фритангой, обломков стрелковых тиров и развалин переулка, где
толковали сны и предсказывали будущее, вызывала такое
удивление, что Аурелиано Второй с присущей ему бесцеремонностью
спросил их, какие тайные силы призвали они себе на помощь,
чтобы не утонуть во время бури, как, черт побери, ухитрились не
захлебнуться; он повторял этот вопрос, переходя от двери к
двери, и везде встречал одну и ту же уклончивую улыбку, один и
тот же мечтательный взгляд и один и тот же ответ:
груди оказалось сердце араба. На ее глазах рушились стены
хлевов и конюшен, но она не пала духом и поддерживала порядок в
доме. В последний год она все пыталась вызвать Аурелиано
Второго, посылая ему одну записку за другой, но тот отвечал,
что ему неизвестно, в какой день он вернется в ее дом, но,
когда бы это ни случилось, он непременно принесет с собой мешок
с золотыми монетами и выложит ими спальню. И Петра Котес начала
копаться в тайниках своего сердца, ища силу, которая помогла бы
ей перенести горестную судьбу, и нашла там злость,
справедливую, холодную злость, и поклялась восстановить
состояние, растраченное любовником и уничтоженное дождем. Это
решение было настолько непоколебимым, что, когда спустя восемь
месяцев после того, как он получил последнюю записку, Аурелиано
Второй пришел в дом к Петре Котес, хозяйка дома, зеленая,
растрепанная, с ввалившимися глазами и кожей, изъеденной
чесоткой, писала номера на клочках бумаги, превращая эти
обрывки в лотерейные билеты. Аурелиано Второй был поражен и
молча стоял перед ней, такой тощий и такой церемонный, что
Петре Котес даже показалось, будто она видит не своего
возлюбленного, с которым провела всю жизнь, а его
брата-близнеца.
разыгрывать? Уж не кости ли?
Аурелиано Второй увидел мула. Мул был худущий, как его хозяйка,
-- кожа да кости, но такой же решительный и живой, как она.
Петра Котес питала его своей злостью, и когда больше не
осталось ни травы, ни кукурузы, ни кореньев, она поместила его
у себя в спальне и кормила перкалевыми простынями, персидскими
коврами, плюшевыми одеялами, бархатными шторами и покровом с
архиепископской постели, вышитым золотыми нитями и украшенным
шелковыми кистями.
свое обещание и умереть, как только перестанет дождь. Внезапные
просветы в ее сознании, столь редкие во время дождя, участились
с августа месяца, когда начал дуть знойный ветер, который
удушил розовые кусты, превратил все болота в камень и навсегда
засыпал жгучей пылью заржавленные цинковые крыши Макондо и его
столетние миндальные деревья. Урсула заплакала от безграничной
жалости к самой себе, узнав, что более трех лет служила
игрушкой для детей. Она смыла грязь с лица, сбросила с себя
цветные лоскутки, сушеных ящериц и жаб, четки и ожерелья,
развешанные по всему телу, и впервые после смерти Амаранты
встала с постели сама, без посторонней помощи, готовая снова
принять участие в жизни семьи. Неукротимое сердце направляло ее
в потемках. Тот, кто замечал неуверенность ее движений или
неожиданно натыкался на ее архангельскую длань, неизменно
вытянутую на высоте головы, сожалел о немощности старческой
плоти, однако никто и помыслить не мог, что Урсула просто
слепа. Но и слепота не помешала Урсуле обнаружить, что
цветочные клумбы, за которыми начиная с первой перестройки дома
она так старательно ухаживала, размыты дождями и раскопаны
Аурелиано Вторым, полы и стены иссечены трещинами, мебель
расшаталась и выцвела, двери сорваны с петель, а в семье
появился новый, незнакомый дух смирения и уныния. Пробираясь
ощупью по пустым спальням, Урсула слышала немолчное гудение
муравьев, точивших дерево, и трепыханье моли в бельевых шкафах,
и опустошительный шум, производимый огромными рыжими муравьями,
которые, расплодившись за годы дождя, подрыли фундамент дома.
Однажды она открыла сундук с бельем и одеждой и должна была
позвать на помощь Санта Софию де ла Пьедад, так как из него
толпами полезли тараканы, сожравшие уже почти все вещи.
"Невозможно жить в таком запустении, -- сказала она. -- В конце
концов эти твари слопают и нас". С этого дня Урсула не давала
себе ни минуты покоя. Поднявшись с рассветом, она призывала на
помощь всех, кого только могла, даже детей. Развешивала
сушиться на солнце последнюю уцелевшую одежду и белье, которое
еще можно было носить, обращала в бегство тараканов, внезапно
атакуя их всякими отравами, законопачивала ходы, проделанные
термитами в дверях и оконных рамах, и душила негашеной известью
муравьев в их логовах. Движимая лихорадочным желанием все
восстановить, она добралась до самых забытых покоев. Заставила
очистить от мусора и паутины комнату, где Хосе Аркадио Буэндиа
иссушил свои мозги в упорных поисках философского камня,
привела в порядок ювелирную мастерскую, в которой солдаты все
перевернули вверх дном, и наконец попросила ключи от комнаты
Мелькиадеса, желая проверить, в каком она состоянии. Верная
воле Хосе Аркадио Второго, запретившего впускать в это
помещение кого бы то ни было до тех пор, пока не станет
совершенно ясно, что он уже мертв, Санта София де ла Пьедад с
Афанасьев Роман
Белов Вольф
Никитин Юрий
Якубенко Николай
Орлов Алекс
Никитин Юрий