Чтение 75–й страницы книги ~Мессия очищает диск~

незнакомец вдруг заговорил звучным, хорошо поставленным баритоном,
свойственным скорее человеку дородному, грузному и, судя по интонациям,
облеченному властью:

- Я, подданный, безрассуден и глуп. Подавая трону доклад, я употребил в
нем непочтительные выражения. Если определять мне наказание, то и десяти
тысяч смертей окажется мало. Надеюсь, государь с состраданием отнесется к
глупости верного слуги и простит ему безрассудную прямоту... - Незнакомец
замолчал и добавил уже прежним бесцветным голосом:

- Пославший меня сказал: если вынудят докладывать при людях, то этих слов
будет достаточно.

- И мой друг Бао по прозвищу Драконова Печать, как обычно, оказался прав.
- Улыбка Государева Советника казалась чужой на махоньком личике, совершенно
не приспособленном для таких широких и искренних улыбок. - Узнаю стиль -
уничижение паче гордыни... Впрочем, я полагаю, у тебя сыщутся и другие
доказательства, кроме стиля и краденого щебета?

- Досточтимый господин, чье имя вы только что произнесли, повелел: если
спросят, напомни о неких отроках, сбежавших с занятии по "Заново
составленному описанию Пяти династий" и попавшихся в лапы сыщикам подле
Зеленого терема, что на углу улиц Изначального Покровительства и
Златоудельной.

Улыбка сановника стала еще шире.

Он даже сбил на затылок шапку - сбил лихим юношеским движением, сверкнув
очами, порывисто приподнявшись на сиденье...

И снова замер - прямой, маленький, строгий.

- Уйди к писцам, - приказал Государев Советник. - Скажешь: я велел после
трапезы привести тебя ко мне в кабинет. Там и зачитаешь доклад.

Змееныш Цай кивнул - и через мгновение у паланкина никого не было.

Запасные носильщики даже сделали из пальцев колечко - от нечистой силы.

- Слава! - кричали в толпе, нимало не заботясь явлением гонцов с тайными
докладами. - Слава Государеву Советнику! Слава мудрецу, подсказавшему Сыну
Неба истребить проклятых монахов! Долгие лета губителю тайной канцелярии!

Сановник в паланкине слушал эти крики и зябко кутался в шерстяную
накидку, хотя на улице было более чем жарко.

2

Кабинет Государева Советника состоял из трех помещений; Змееныша сановник
принял в первом, где находилась летняя кровать с мраморной основой и
перилами из темного, инкрустированного золотом бука. В углу располагался
лаковый столик для игры на цитре; рядом - складной стул, украшенный
перламутром. Вместо цитры на столике валялись визитные карточки и учетные
книги, где регистрировались подарки, полученные в Праздник Средины Осени.

Книги же были навалены грудами в беспорядке.

Сановник расположился на махоньком табурете по ту сторону кровати, и
Змеенышу были видны только четырехугольная шляпа, поблескивающие глазки и
породистый клюв, время от времени трепещущий ноздрями.

Лазутчику еще подумалось, что все это очень удобно для допроса: окна
позади Государева Советника были затенены зеленым флером, а сам Змееныш
сидел как раз на освещенной половине, за музыкальным столиком.

- Я слушаю, - тоном, не терпящим возражений, бросил воробей из-за
кровати.

Змееныш Цай прикрыл глаза, сосредоточился и чужим голосом принялся
пересказывать доклад - тот самый, который ему прочел судья Бао в притоне
Немого Братца.

Медленно.

Внятно.

Слово в слово.

***

В столице Цай находился уже вторую неделю.

Еще в первый день, еле заставив себя уйти от страшного частокола,
лазутчик отправился возобновлять старые связи. В Бэйцзине он бывал в
последний раз лет эдак пятнадцать тому назад - а значит, можно было
воспользоваться тогдашним именем, под которым его в ту пору знали здесь.
Никого из прежних знакомцев не должен был удивить нынешний вид Змееныша.
Постарел? Ну и что?! Мало ли отчего выпадает в жизни человеку сомнительное
счастье выглядеть хуже, чем следовало бы? А в тех местах, куда побрел за
пристанищем лазутчик, не было принято подробно расспрашивать о превратностях
судьбы.

И к вечеру Змееныш "плюхнулся в тину".

В свое время ему довелось самовольно встрять в щекотливое дельце с
подставной партией опиума-сырца и умудриться решить его без крови, к
обоюдному удовольствию схлестнувшихся сторон. В результате умельцу-доброхоту
было даровано почетное право тройного щелчка пальцами; всякий раз -
наособицу. Первый раз - тайным знаком рыночного "бугра" Аня Захребетника,
второй раз - личным щелчком Монашка У, главы "сидящих спокойно", третий же
раз - с присвистом, как завещала Змеенышу Гиблая Доченька, негласная хозяйка
всех столичных борделей, пережившая дюжину мужей.

После этого, когда в любой харчевне Бэйцзина против Змееныша обнажался
нож, достаточно было воспользоваться почетным правом - и если забияка не
исчезал сам после первого щелчка, то после третьего его тихо-мирно
закапывали на заднем дворе.

Сейчас же лазутчик был уверен: он может лежать "в тине", даже не шевеля
ухом, - в подобные схроны столичные сыщики не заглядывают, а привилегии
отребья долговечнее милостей государя.

С рассеянной отрешенностью манипулируя иглами и мазями, Змееныш Цай знал:
у него есть неделя, чтобы подарить самому себе восьмой день свободного и
почти безболезненного передвижения. К концу этой недели он будет выглядеть
дет на пятьдесят; после дня, во время которого надо будет успеть разобраться
с порученным докладом, лазутчику может не хватить сил добраться до укрытия,
но это и не важно.

Потому что до утра он скорее всего не доживет.

Змееныш Цай не боялся смерти; он и жизни-то не боялся.

Но судьба распорядилась иначе.

Ночью Змеенышу приснились мертвый детина-возчик с постоялого двора и
Святая Сестрица. Покойник и лиса-оборотень злобно рычали и тянули к
лазутчику когтистые лапы, но перед Цаем смерчем крутилась взбесившаяся
мошкара, и неживая плоть обугливалась в мечущемся рое. Следующей ночью
кошмар повторился, но с той разницей, что на руках возницы и оборотня
появились знаки тигра и дракона. Клейменые руки разгребали тучи жалящего
гнуса, сшибались, сталкивались и в конечном итоге передрались меж собой.

Третью ночь Змеенышу снился он сам. Посреди пустого двора, похожего на
двор монастырской кухни в Шаолине, он стоял в очерченном круге, а мошкара
замедляла свое движение и оседала к его ногам.

Цаю удалось поймать несколько мошек на ладонь и внимательно рассмотреть.

Это были меленькие иероглифы "цзин" и "жань".

"Чистое" и "грязное".

Со слюдяными крылышками.

Утром Змееныш проснулся бодрым, и эта невероятная, невозможная бодрость
не покидала его до момента встречи с Государевым Советником - да и тогда не
покинула.

Сейчас он выглядел, как много повидавший мужчина лет сорока с небольшим,
изрядно седой, истощенный и замученный, но вполне годный для того, чтобы еще
пожить всласть.

И Змееныш с испугом подумал, что это - жалованье.

Жалованье от неведомого нанимателя, властного над жизнью-смертью и
пожелавшего приобрести для своих целей опытного лазутчика.

А жалованье, как подсказывал тот же опыт, нужно отрабатывать.

***

...Лазутчик замолчал, и в тот же момент прекратилось ровное шуршание
кисточки по бумаге.

Доклад был переписан.

Оставалось только недоумевать, почему сановник разложил письменные
принадлежности на кровати, а не на более подобающем для таких целей столе.

Тишина надолго воцарилась в кабинете.

Только мухи суматошно бились об оконный флер,

- Удивительно, - сказал Государев Советник и помахал лапкой в воздухе, -
Воистину достойно удивления...

Змееныш скромно потупился. На самом деле он уже давным-давно стал
равнодушен к похвалам, но люди, кому он передавал донесения, что называется,
"из уст в чернильницу"... эти люди, невзирая на чин и положение, всегда
восторгались памятью лазутчика.

На паркете обнаружился сучок, похожий на детскую ухмыляющуюся рожицу; Цай
вспомнил сумасшедшую память Маленького Архата и вдруг понял - если Государев
Советник сейчас похвалит лазутчика, то Змеенышу это будет неприятно.

Почему? В подробности лазутчик решил не вдаваться.

- Только сейчас я понял, почему толстый студент-стипендиат Бао, -
неожиданно для Цая донеслось с той стороны кровати, - закончив с отличием
Академию, не захотел остаться в Столице, взяв курс новых студентов. Ему
сулили прекрасное будущее, звание академика-ханлиня, высокий чин в самом
скором времени... "Нет, - сказал он мне, - я умею учиться, но не умею учить.
И потом - дело надо крепко держать в руках, а это..." И не договорил. Тогда
я не понял его. Что ж, всему свое время... жаль лишь, что поздно!

Змееныш почувствовал: пора удаляться.

Сановник не походил на человека, способного на откровенность с
посторонним. Если у Государева Советника сейчас развяжется язык -
впоследствии он пожалеет об этом и перестанет любить Змееныша,